Кто сеет ветер

Пушков Валерий Дмитриевич

Кто-то писал: «Товарищ, сообщите, в чем вы нуждаетесь? К какой партии принадлежите? Могу пересылать на волю письма. Есть верная связь. Ответ — с тем же служителем».

«Провокация, — подумал Наль. — Очень уж глупо составлено…» И решил на записку не отвечать.

Раз в сутки главный смотритель в сопровождении четырех надзирателей производил общую проверку тюрьмы. Заключенных осматривали и пересчитывали. В одну из таких проверок Наль потребовал, чтобы его или немедленно освободили, или же отдали под суд. Он возмущался и грозил предъявить через консульство иск о возмещении убытков, причиненных ему необоснованным арестом. Это были, конечно, только грозные фразы, рассчитанные

на эффект. Наль понимал, что с его революционным прошлым и фальшивыми документами вмешательство голландского консульства было бы, во всяком случае, не в его пользу, но он кричал и бранился с такой неподдельной горячностью, что смотритель пообещал ему срочно запросить о его деле прокуратуру.

Ответ оттуда пришел короткий и твердый:

«Держать до окончания следствия».

После этого Наля вскоре же перевели во второй этаж, в камеру, где уже сидели три человека. Двое из них не вызвали у юноши никакой симпатии. Старший, Акао, болтливый неряшливый японец лет сорока, с костлявым худым лицом, какие чаще всего бывают у курильщиков опиума, показался ему подозрительным. Во взгляде Акао было что-то неискреннее, настороженное и в то же время пугливое. Он очень охотно и много рассказывал о своей храбрости и находчивости, делавших его долгое время неуловимым для сыщиков, хотя, по его словам, он уже много лет работал в военном арсенале, ведя по заданию партии антимилитаристическую пропаганду. Его товарищ Сираи, рабочий того же арсенала, сонливый высокий парень лет двадцати пяти, хмуро поддакивал его болтовне, торопясь подтвердить правильность его слов.

Третий заключенный, Харада, рабочий большого металлургического завода, спокойный и несловоохотливый, понравился Налю с первого взгляда. Харада был невысокого роста, но такой мускулистый и широкогрудый, что казался атлетом. Первые дни он упорно молчал и заговорил с Налем только после того, как Акао уже успел рассказать всю свою биографию.

— Как ваше полное имя? — спросил он однажды вечером, невозмутимо и пристально рассматривая юношу, точно пытаясь с первого взгляда определить всего человека.

— Наль Сенузи.

— Вы не японец?

— Наполовину… По матери. Отец мой — уроженец Ост-Индии.

— Давно арестованы?

— Уже второй месяц.

— Где же сидели прежде? В участке?

— Нет, здесь же. В одиночке, этажом выше.

— Ну, как, понравилась японская тюрьма? — пошутил Харада.

— Говоря правду, я представлял ее много хуже, — ответил Наль, оглядываясь на стены, светлые и чистые, как в гостинице.

— Да, тюрьма новая. Устроена по последнему слову техники, — согласился Харада. — К сожалению, в этой усовершенствованной тюрьме есть и усовершенствованная камера пыток. Я уже бывал там.

Он произнес последнюю фразу тем же спокойным тоном и с той же усмешкой, но его взгляд сразу принял оттенок угрюмости.

— Иностранного подданного они, пожалуй, и не посмеют пытать, — добавил он успокаивающе, — разве чуть попугают… Но нашего брата здесь не щадят.

Некоторое время они безмолвно смотрели друг другу в глаза, потом Харада оглянулся через плечо на спящих Акао и Сираи и совсем тихо пробормотал:

— Не доверяй этим! Я думаю, они провокаторы.

Они легли спать рядом на койки, голова к голове, и продолжали шепотом разговаривать о самых простых вещах, знакомых и близких каждому человеку. Харада только недавно женился. Когда его арестовали, его первенцу шел всего седьмой месяц. Он вспоминал теперь жену и ребенка, рассказывал о семейных мелочах и признавался, что больше, чем о жене, тоскует о маленьком. Как-то во сне он видел, что носит его опять на руках, любуется на него,

поет колыбельную песню… И когда проснулся, едва не заплакал.

— Да, я очень люблю сына! — сказал он, вздохнув.

Ночь шла. В коридоре звучали ленивые мерные шаги тюремного надзирателя. Иногда он останавливался около какой-нибудь камеры, прислушивался, заглядывал в глазок и шел дальше. Электричество ярко горело, но в решетчатое высокое окно уже начинал брезжить рассвет.

Внезапно по тюрьме, из-за толстой соседней стены, пронесся чей-то придушенный вопль, и мимо камеры с шумом и бранью пробежали два надзирателя. Налю казалось, что за стеной происходит отчаянная неравная борьба. По коридору поспешно проволокли двух людей, глухо послышался чей-то стон, потом пронзительный плач, и сразу все стихло.

— Потащили в камеру пыток, — сказал Харада. — Уже второй раз. На прошлой недели их тоже пытали. Вместе со мной.

— Кого их?

— Моложе тебя парнишки. Один — с военно-ткацкой фабрики в Сенжу, другой — здешний студент. Они сидели сначала в этой же камере, пока вместо них не посадили этих двух шпиков. Хотели организовать совместный побег — не успели.

Наль осмотрел внимательно камеру. Пол был бетонный, двери — двойные, толстые, с надежными запорами. Высокое оконце чернело снаружи железной решеткой.

— Трудно отсюда бежать, — сказал он задумчиво…

— Да, нелегко, — согласился Харада. — Но мы надеялись заманить сюда надзирателя, придушить… Потом я хотел надеть его форму и отпереть ключами все камеры. Устроили бы переполох и бежали.

Наль промолчал. В голове вдруг блеснула тревожная быстрая мысль, заставившая его на минуту отвлечься от разговора.

«А если бы придушить пришлось мне? — подумал он, вздрагивая. — Смог бы я?… Не застрелить, не ударить, а именно придушить!»

Харада сидел на койке в ночной рубахе. Во многих местах она была порвана, ворот широко расстегнут. Все его тело было в кровоподтеках от недавних побоев и пыток; и все же это было такое могучее крепкое тело, что небольшого усилия его мышц, его узловатых костлявых пальцев казалось достаточным, чтобы убить любого жандарма. Наль вспомнил, с какой непередаваемой нежностью этот же самый человек только недавно рассказывал о своем ребенке, как задушевно говорил о товарищах по работе…

В этот момент до слуха снова донесся ломкий, захлебывающийся крик, но теперь он шел откуда-то снизу, из-под бетонного пола. Налю даже почудилось, что он слышит звуки ударов и свист бамбуковых палок, сопровождаемый злобной бранью тюремщиков. Голос постепенно слабел, делался глуше, беспомощнее, и, наконец, через пол долетел только слабый жалобный стон, похожий на гудение осы, но продолжался он нестерпимо долго…

«Да, — решил Наль, напряженно прислушиваясь, — если бы можно было спасти их от пыток, я бы задушил тоже…»

Лицо Харады было сурово и бледно.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Мнимое покушение на барона Окуру вызвало среди военно-фашистских кругов острое оживление. Оппозиционный правительству блок решил использовать обстановку в целях своей предвыборной кампании. Телефон в кабинете депутата Каяхары трещал почти беспрерывно.

— Неспособные, мягкотелые дипломаты будут устранены, — сообщал кому-то внушительно депутат. — Принц обещал содействие… Я полагаю, что покушение на барона Окуру является случаем, посланным самим небом. Против растущих сил красных необходимо поднять все слои общества, дать материал в печать, связать с наступательными тенденциями Седьмого конгресса Коминтерна… Пока гаймусэ не в наших руках, с чужеземцами надо ладить. Время придет.