Кто сеет ветер
Шрифт:
— Он не выдержит! У него же больное сердце! — закричала она, рванувшись к врачу.
Доктор смущенно и торопливо попятился в сторону. Здесь он себя хозяином не чувствовал, — это была не больница. Колени и пальцы его пугливо тряслись Он присутствовал на такой операции всего третий раз по приказу главного управления. Из перевернутой в поспешном отступлении склянки полилась на пол едко-пахучая жидкость.
— Зачем волноваться, госпожа Сенузи?… Подпишите мой протокол, и никаких пыток не будет! — донесся из-за стола издевательский возглас Хаяси, тотчас же заглушенный яростным выкриком Ярцева:
— Сволочи!.. Лучших людей терзаете!
Строев
— Н-не плачь, Эрна! Д-для человека… — Голос Наля внезапно осекся.
По знаку Хаяси тело замученного яванца отвязали от тросов и перенесли в угол на грязный тюфяк.
Врач долго и тщетно старался прощупать пульс. Тогда он отогнул двумя пальцами веки, посмотрел на зрачки и после длительной паузы сообщил офицеру, что хотя преступник и жив, но продолжать пытку нельзя.
— Займемся следующим! — сказал спокойно Хаяси.
Он подозвал к столу человека в штатском и отдал вполголоса приказание. Полицейские подошли к Ярцеву, оглушенному ударом дубинки. Двое из них наполнили ведра водой, намереваясь привести русского в чувство холодным душем. Но Ярцев уже пришел в себя и стоял теперь у стены во весь рост, бряцая цепью, с расширенными глазами, налитыми кровью и бешенством. По натуре он был истеричен. Эту болезнь, унаследованную от матери, он ненавидел в себе, как что-то постыдное и смешное. Он боролся с ней с детства. Дурная наследственность проявлялась только в моменты крайнего нервного напряжения. До сих пор, за всю жизнь, таких страшных припадков с ним было два. Один — очень давно, в ранней юности, другой — в Приморье, когда он, не слыша боли, в беспамятстве рвал руками и грудью колючую проволоку заграждений, ведя в атаку отряд партизан против засевших в селе японцев, изрубивших в куски его друга.
И вот сегодня это случилось с ним в третий раз и снова — с японцами…
Человек в штатском и полицейские обменялись короткими фразами. В большой, прижатой цепями к стене фигуре и остром как нож взгляде русского виднелась такая неукротимая сила сопротивления, что палачи не посмели снять с него кандалы и решили пытать тут же около стены, сорвав с тела платье и вдавив между ребер железные шарики с помощью особого деревянного корсета, веревки которого двое японцев начали постепенно стягивать, как супонь хомута. Это была изощренная японская пытка, доводившая многих сильных людей до состояния полного отупения. Некоторые слабогрудые оставались посла нее калеками на всю жизнь.
Но Ярцев даже не застонал, хотя его кости вдруг затрещали, как хрупкий фарфор. Хаяси мелкими шагами подошел к нему. Лицо офицера было устало и мрачно.
— Э-э, может быть, вы не такая упрямая глупая лягушка, как ваши друзья? — спросил он, делая полицейским знак ослабить нажим веревок. — Вы все-таки старше их, должны понимать, что кейсицйо применит вое средства, чтобы заставить вас выдать сообщников. Для нас те люди важнее, чем вы: они японцы, изменники родины, на удушенье которых жалко простой веревки. Отрицать их участие в террористическом заговоре все равно бесполезно. У' нас достаточно доказательств. Если мы требуем ваших подписей под протоколами следствия, то исключительно для того, чтобы облегчить работу военного суда.
Ярцев молчал, смотря через голову офицера в угол, где на соломенном тюфяке лежало голое тело товарища, черное от
Хаяси, думая, что Ярцев не понял его, приказал перевести свою речь по-русски.
— Зачем избирать такой неприятный способ самоубийства? — добавил он, злобно щурясь. — Хотя вы и прячетесь под звездным флагом Америки, но вы же коренной русский. И вы большевик!.. Ваша жизнь еще будет нужна в последней битве большевиков с народом Ямато. Где-нибудь под Иркутском или Уральским хребтом вы почетнее сложите голову.
Знакомый голос, который раздался вслед за словами Хаяси, смяв ненужную речь переводчика, заставил Эрну забыть на время о брате.
Ярцев отвечал офицеру по-японски и потому говорил раздельнее, чем всегда, ища в чужом языке простых слов для верного выражения своих мыслей.
Теперь, когда его ребра не разворачивались, точно клещами, железными шариками, он держал себя снова в руках. В его голосе не было слышно ни ярости, ни смятения, ни истерического надрыва.
— Жандарм! — сказал он среди наступившего вдруг молчания. — Ты не ошибся: народ Ямато будет владеть не только Сибирью, но и всем миром…
Эрне стало трудно дышать.
«Что это, бред или безумие?… Может быть, ужасы пыток уже- лишили его рассудка?» — подумала она.
Хаяси, ошеломленный не меньше девушки, с изумлением глядел на Ярцева. Усталое лицо доктора выражало тупое смущение. Строев и шпик стояли, как пни, не обращая внимания на повторные резкие звонки телефона.
— Да, жандарм, в этом ты прав! — продолжал Ярцев с непередаваемой интонацией. — Когда тебя сметет революция, братский свободный народ Японии станет вместе со всем человечеством полновластным хозяином и Азии, и Европы, и всей земли!
— Что… вы хотите, чтобы вам совсем поломали ребра? — спросил Хаяси, уловив, наконец, настоящий смысл его слов.
Ярцев взглянул на него суровыми, безбоязненными глазами.
— Вот красный дьявол!.. Точно заговоренный! — пробормотал один из японцев с суеверным испугом.
В этот момент на столе опять загудел телефон. Хаяси взял трубку и после недолгого разговора с кейсицйо посмотрел на часы. Ночь уже кончилась. Неодолимо вдруг потянуло ко сну.
— Достаточно на сегодня, — сказал он, позевывая. — Надо ехать!
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Сумиэ, еще недавно такая наивная, и прямодушная, совершенно неспособная на притворство, за последние месяцы как будто переродилась. Она хитрила, подслушивала, изобретала сотни мелких уловок, стараясь оттянуть свадьбу и побить отца и Каяхару их же оружием. Благодаря встрече с Чикарой и письму профессора Таками, сообщившего ей подробно о своих неудачных попытках освободить друзей из тюрьмы, она могла действовать теперь более решительно и умело.
В те вечера, когда приезжал депутат Каяхара и ей приходилось играть роль хозяйки, она становилась изысканной и веселой, как гейша, и лукавой, как дипломат. Она не жалела для мужчин сакэ, заставляя обоих с помощью льстивых вопросов и шуток выбалтывать партийные тайны, стараясь глубже проникнуть в темные авантюры их лиги. Постепенно истинный облик страны, где политическая продажность, с именем нации и императора на устах, возводилась в достоинство; где депутатские звания и министерские портфели являлись для большинства общественных деятелей только источниками незаконных доходов и дутых карьер; где моральное разложение правящих классов достигло ужасающих форм, — облик этой несчастной страны, ее родины, открылся перед взволнованной девушкой во всей его мрачной неприглядности.