Кто соблазнит малых сих...
Шрифт:
Мир оживал. Над придорожными канавами, поглотившими тех, кто привык к простой правде спусковой скобы, всходили полевые цветы. Мир снова привыкал быть целым, оптика ложилась в землю, когерентный свет, освобождённый от военной присяги, всё чаще нёс добрые вести и всё реже наводил на цель холодную машинную злобу.
Нам, выжившим, чертовски нравилось быть живыми.
Рыжий вихрастый пацан сорвался с крепостной стены, упал разноцветие осенней листвы -- и спустя мгновение, смахнув предательскую слезу, присоединился к своему упоённому воинству, не знающему
– - С тобой всё так же хорошо молчать,-- сказала Ольга, напоминая о том, что сегодняшний день всё ещё стоит за левым плечом, лукавый и хмельной,-- словно ты и не изменился.
– - Мы все изменились,-- хмуро сказал я.
– - Может быть. Но с тобой всё равно спокойно. Я боялась этого дня, знаешь ли, я боялась, что кто-то придёт и скажет, что Эквиска жива, но вот приходишь ты, и говоришь, и я почему-то верю, что мы всё сделаем правильно.
– - Конечно,-- соврал я, и во мне всё колотилось и детвора исполняла вокальное соло под синкопы моего сердца.
Я не знал, что мы можем сделать правильно, после того, что мы сделали. Остаток беседы оказался скомкан, и мы оба это чувствовали. Я пообещал звонить, она пообещала не забывать. Мы лгали и нам было страшно -- нас объединяла мертвенная тайна посреди этого живого мира.
Мать обсуждала с призраком из машины какого-то дальнего родственника. Отец, обращённый в неутомимого цифрового джина отвечал, и отвечал, и отвечал -- совсем как настоящий, но лучше.
У него теперь всегда находилось время поговорить о мелочах.
Если вдруг, на секунду, поверить в то, что у нас есть бессмертная душа, то что есть в ней? Какой неизбывный токен хранит она, неподвластная хвостатым демонам нейролептиков и мизерикордам орбитокластов. Призраки в виртуальных доспехах Метцингера, гальванизированные меметическими вирусами -- плоть от плоти тварного мира, что, кроме них могло сохраниться?
Эквиска дрейфовала в забытьи, на приостановленных облачных сущностях, и так и сгинула бы, но одна из криптовалют в её диверсифицированной корзине выстрелила и то, что лежало парой оболов на глазах, внезапно стало богатством Креза.
Она ожила.
В её программных недрах щёлкнули простые директивы. Протоколы электронной почты, древние как ожидание ядерной войны, сработали и понесли сообщения по сотням заложенных адресов. Большинство из них, ныне мёртвые, не отозвались.
Часть отозвалась. Эквиска не разбирала сути ответа. Она разослала по живым адресам предложение, от которого сложно было отказаться.
Кто-то взял деньги и забыл о странном письме.
Но мир, увы, полон честных людей, не способных отличить добро от зла. И холодная воля программного кода облачилась в плоть безразличных исполнителей.
Эквиска строила простые требования, которым были нужны разумные интерпретаторы и контролёры -- и люди нанимали других людей, обманывали других людей и вовлекали их в заданный десятилетие назад порочный круг.
Эквиска сравнивала по простому критерию дохода, отсеивая неудачливых контракторов и вознаграждая успешных. Она скрещивала лучшие варианты, оставляя немного средств на поддержание аутсайдеров, которые, буде изменятся условия, могут стать новыми лидерами.
Я знал это наверняка, потому что это мы создали её такой. Я знал, что в ней не больше жизни, чем в адаптивном интерфейсе микроволновой печи, но, приведённая в движение, она казалась злым гением.
Она должна была делиться доходами с безымянным инвестором, который оплатил её воплощение -- но тот почти наверняка был мёртв, и каждый невостребованный грош шёл на поддержание новой итерации. Эквиска манипулировала простыми определениями, но она умела нанимать людей и настоящий её интеллект был распределённым разумом сотен исполнителей.
Она создавала секты и культы -- безымянные литературные негры писали новые гримуары и библии, неизвестные программисты обновляли её код, который проверяли третьи люди, согласно строгих и чётких инструкций. Отдельная плеяда специалистов отслеживала распространение влияния этих культов в социальных сетях.
Все они честно выполняли свою работу.
Если попросят меня дать определение абсолютному вселенскому злу, я не смогу дать лучшего определения, чем эти шесть слов. Когда-то задолго до моего рождения, были честные люди, исполнявшие свой долг. Каменщики возводили стены. Художники создавали плакаты и трафаретные надписи. Машинисты вели локомотивы от станции к станции. Химики синтезировали вещества. Сварщики соединяли трубы герметичными швами. Рабочие открывали вентили и разжигали огонь в топках печей.
Разумеется, никто из них не был виновен в гекатомбе, когда поезда влекли сотни тысяч навстречу смерти в добротно устроенных газовых камерах.
Они честно выполняли свою работу. Им не в чем винить себя.
Может быть и нам не в чем себя винить?
Отчего же тогда сосёт под ложечкой, когда давно погибший отец рассказывает моей матери, как он покупал ей серьги на годовщину, переставляя слова в сообщении, которое старше, чем я?
Может быть так и надо? Может быть это и есть то, чего хотят люди? Может быть -- почему я не могу хотя бы предположить это -- люди искренне хотят быть обманутыми и, на самом деле, мы не вправе покушаться на спасительную ложь?
И если так, то, мы совершили благо. Мы заставили биться сердце бессердечного мира, впрыснули анестетик в исстрадавшиеся жилы. Это мы, а никто иной, дали успокоение утратившим и заблудшим!
Тогда, в карточном домике, сметённом злым ветром перемен, мы создали нечто, способное присматривать за неспокойным человеческим стадом. Лишённое человеческой страсти и повинующееся лишь мере востребованности. И Эквиска, с каждой новой итерацией будет создавать честными человеческими руками новые конструкты, в которых так нуждается наш исстрадавшийся род.