Кто-то в моей могиле
Шрифт:
Пината вошел в комнату и взглянул на рыдающую молодую женщину:
— Хуанита, я позвонил миссис Брустер. Она сейчас придет и заберет тебя с собой.
— Я с ней не пойду.
— Мы с миссис Харкер не можем оставить тебя здесь одну.
— Я должна оставаться дома, вдруг они отправят маму назад. Здесь некому будет за ней приглядеть, если я…
— Она больше не вернется.
На лице Хуаниты вновь появилось выражение полного безразличия. На лице не было никаких чувств, равнодушие спрятало их, как простыня закрыла лицо матери. Не говоря ни слова, она встала и пошла в спальню. Свеча перед портретом Камиллы все еще горела. Она нагнулась и задула ее. Затем бросилась на кровать, перевернулась на спину и уставилась взглядом в потолок.
— Это всего лишь воск. Обычный воск.
Дэйзи подошла к кровати:
— Мы побудем с тобой, пока не придет миссис Брустер.
— Мне все равно.
— Хуанита, если тебе что-то нужно, если я как-то могу помочь…
— Мне не нужна ничья помощь.
— Я кладу карточку с телефоном вот сюда, на комод.
— Оставьте меня одну. Уходите.
— Хорошо. Мы уходим.
Их провожали тем же словом, что и при встрече, — «уходите». Между двумя этими репликами умерла женщина и родилось чудовище.
20. Пыль и слезы — вот что мне лучше всего
запомнилось в день твоего рождения. Плач
твоей матери и пыль, проникающая сквозь
запертые окна и двери, через печную трубу
На всех окнах были опущены шторы, словно в доме никого не было или люди в нем не хотели, чтобы об их присутствии догадались. Незнакомая Дэйзи машина стояла у гаража. Пината открыл дверцу и внимательно поглядел на регистрационный номер, Дэйзи ждала его под эвкалиптом метрах в тридцати от дома. Едкий сладковато-горький запах мокрой коры щекотал ноздри.
— Это машина Хуаниты, — сказал он. — Должно быть, здесь твой отец.
— Да, я тоже об этом подумала.
— Ты бледна. С тобой все в порядке?
— Наверное.
— Я люблю тебя, Дэйзи.
«Люблю». Звучание слова походило на запах эвкалипта, оно тоже было горьковато-сладким.
— Почему ты говоришь мне об этом сейчас?
— Я хочу, чтобы ты об этом знала. Что бы ни случилось сегодня. Что бы ни выяснилось про мать, про отца, про Джима…
— Час назад ты пытался от меня избавиться, — с сердцем произнесла она. — Ты передумал?
— Да.
— Почему?
— Я видел, как умерла эта женщина.
Он не мог объяснить, насколько его потрясла мысль о том, что у него одна-единственная жизнь, второй попытки уже не будет, и никто не возместит ему его ожидания, не даст диплома за терпение.
Похоже, она поняла его без всяких объяснений.
— Я тоже тебя люблю, Стив.
— Тогда все будет хорошо. Верно?
— Думаю, да.
— У нас нет времени на догадки, Дэйзи.
— Все будет в порядке, — повторила она.
Пината поцеловал ее, и в это мгновение она почти поверила в то, что только что сказала.
Она опиралась на его руку, когда они шли к дому, в котором начался ее кошмар и где он должен был завершиться. Дверь оказалась незапертой. Она отворила ее и вошла в прихожую. Из гостиной не доносилось ни звука, но тишина была наполнена только что замолкнувшими, но еще не утихшими до конца раскатами гнева.
Резкий голос матери прозвучал как выстрел:
— Это ты, Дэйзи?
— Я.
— Ты не одна?
— Нет.
— У нас сугубо личный семейный разговор. Ты должна извиниться перед своим гостем и попросить его удалиться. Немедленно.
— Я не стану этого делать.
— Твой… Твой отец здесь.
— Я знаю.
Дэйзи вошла в комнату, за ней Пината.
Очень похожая на дочь невысокая женщина сидела с ногами в кресле у окна, из которого открывался изумительный пейзаж. Она прижимала к губам носовой платок, пытаясь, очевидно, остановить поток смертоносных слов. На большом диване в одиночестве сидел Харкер с незажженной трубкой в зубах. Он бросил на Дэйзи взгляд, полный осуждения и упрека.
На каминной плите, чуть приподнимавшейся над уровнем пола, возвышался Филдинг, озирая комнату взглядом человека, только что купившего этот дом. Пината мгновенно почувствовал, что Филдинг пьян, но не от того, что много выпил, а от чего-то куда более сильного. Похоже, он долгие годы ждал этой минуты и наконец дождался мгновения, когда его жена в страхе сжалась перед ним в комок, В этом, возможно, и заключалась подлинная причина его приезда в Сан-Феличе, а вовсе не в желании помочь Дэйзи. Он жаждал мщения. Это чувство опьяняло его, Филдинг выглядел совершенно невменяемым, почти безумным.
Дэйзи подошла к нему. Она двигалась очень медленно, будто не была до конца уверена, кто этот странный человек: ее отец или кто-то чужой.
— Папа.
— Да, Дэйзи, детка. — Он казался очень довольным, но не стал спускаться ей навстречу со своего подиума. — Ты прекрасна, как всегда.
— Папа, с тобой все в порядке?
— Конечно, вне всякого сомнения. Лучше не бывает. — Он наклонился к ней и легко коснулся губами ее лба, затем быстро распрямился, словно боялся, что кто-то посягнет на его главенствующие позиции. — Значит, ты привела с собой мистера Пинату. Напрасно, Дэйзи, детка, напрасно. Это ведь чисто семейное дело, и Пинате вряд ли будет здесь интересно.
— Меня наняли, — заметил Пината, — для проведения расследования. До того как оно будет закончено или меня уволят, я выполняю приказы только миссис Харкер. — Он вопросительно взглянул на нее. — Мне уйти?
— Не надо, — она покачала головой.
— Ты можешь об этом пожалеть, Дэйзи, детка, — предостерегающе сказал Филдинг. — Впрочем, сожаление составляет немалую часть нашей жизни. Правда, Ада? Даже, может быть, ее главную часть. Как? Вот только поводы бывают различны. О чем-то сожалеть легче, а о чем-то труднее. Верно, Ада?