Кто-то за дверью
Шрифт:
У него наверняка не меньше двух зонтов [8] ; один у него в руке, затянутой в кожаную перчатку, второй же мне не виден, похоже, он проглотил его вместо аршина, такой у него во всяком случае вид.
А шляпа! Ну кто еще носит эти черные шляпы с загнутыми полями? С владельцем такой шляпы сразу все ясно – он из тех, кто непременно хочет дать понять, что не одолжит вам денег, хотя и может.
– Здравствуйте, Андре. Входите.
Он входит в комнату, не произнеся ни слова, а мне удается избежать рукопожатия. Учитывая все, что я собираюсь ему сказать, лучше обойтись без этого.
8
Зонт – это символ буржуа XIX века.
Однако я вежлив:
– Как доехали?
– Спасибо, прекрасно.
– Вы не голодны?
– Нет, я поел на вокзале в буфете.
В своем черном мешковатом реглане, с кислым выражением лица, он напоминает служащего похоронного бюро, явившегося за клиентом.
– Очень вам признателен, что вы приехали не медля, – говорю я ему, натянуто улыбаясь.
– Если я вас правильно понял, нельзя было терять ни минуты, – произносит он мрачным видом.
– Надеюсь, вы не сердитесь, что я позвонил вот так, среди ночи?
Я разбудил его в четыре утра. Нехорошее время, у него привкус несчастья. Я еще слышу сонный голос на другом конце провода: «Что случилось, Луи?» Я не стал вдаваться в подробности, ограничившись лишь просьбой срочно приехать в Дьепп, потому что происходит «нечто очень важное».
Следует все-таки предложить ему сесть. Лучше, если он будет сидеть, когда услышит то, что я выложу ему через несколько минут.
Он снимает пальто неловкими движениями, как человек, привыкший к услугам лакея.
Беру все его барахлишко – реглан, шляпу, перчатки, зонт – и уношу в большой нормандский шкаф, который служит нам гардеробной.
– Позвольте сразу один вопрос, Андре, – говорю я, возвращаясь к нему. – Когда точно вы уехали из Парижа?
– Поездом в 11.30.
– Нет, я хочу сказать, в котором часу вы вышли из дома?
Он задумывается, что-то прикидывает в уме, усаживаясь в предложенное ему кресло.
– Погодите... Я долго ловил такси. А потом я заехал к своему адвокату...
Вот, он весь в этом! Ему звонят в четыре утра, а он едет к адвокату. Сидит на своей кубышке, вечно настороже.
– Скажем, я вышел из дома около половины десятого.
– И Пюс еще не появлялась?
Его кроличьи глазки округляются.
– Она должна была приехать в Париж?
– Да, она «должна была», – повторяю за ним, криво улыбаясь.
– Хотите, я позвоню домой, – поспешно предлагает он. – Она, наверное, приехала поездом 10.15 и сейчас, конечно, уже на месте.
Тогда правда вылетает из моих уст, подобно жаркому дыханию огня. Она обжигает меня, сейчас она спалит лицо моего гостя.
– Нет, Андре! Франсуаза не в Париже. Она в Лондоне! В Лондоне, со своим любовником!
Нет, я не сошел с ума. И ничего не путаю. Я говорю «Франсуаза», потому что это и есть настоящее имя Пюс. И не случайно ее зовут Франсуаза так же, как светловолосую женщину, возникшую из чемодана. На то есть причина: обе Франсуазы – это одно и то же лицо!
Итак, я имею удовольствие наблюдать, как бледнеет Андре. Его руки, упав на подлокотники, сжимают их изо всех сил.
Совершенно очевидно, что президенту-генеральному директору лабораторий Дюверже Андре Дюверже не просто смириться с мыслью, что его младшая сестра Франсуаза, уроженная Дюверже, завела себе любовника. Эта роскошь совсем не вяжется с принципами, унаследованными со времен царя Гороха.
– Это невозможно, – шепчет он, – у Франсуазы нет любовника!
Так! Он отвергает саму мысль. Он явно пытался ее проглотить, – я видел, с его горлом что-то происходило, – но мысль не прошла, и его этой мыслью стошнило.
Ну, что ж, я ему затолкну ее в глотку силой!
– Андре, если я что-нибудь ненавижу, так это иллюзии. Вы получили от Франсуазы письмо, в котором она сообщала вам о своем приезде?
– Нет, – отвечает он удрученно.
– Прекрасно! Так вот, это самое письмо она писала в моем присутствии, практически вслух, чтобы вернее меня обмануть, дуреха! Только, разумеется, она вам его так и не послала. Выбросила, наверное, в сточную канаву. Там ему, впрочем, и место.
– Нет, я решительно отказываюсь вам верить! – громко произносит Андре, вставая с кресла. – Лучше я позвоню домой. Вы не возражаете?
– Прошу!
И я указываю на телефон.
– Вы думаете, письмо было отправлено и затерялось? – посмеиваюсь я, пока он набирает свой номер.
– Я думаю, что услышу голос моей сестры, – сухо отвечает Андре.
Он дозванивается и, действительно, слышит в трубке голос, но не сестры, а горничной. И горничная говорит ему, что «мадам Франсуазы» нет. Она не приезжала, нет, никто ее не видел.
Ну что, получил, Фома неверующий! Качая головой, он вешает трубку.
– Она не оставила вам записку утром перед отъездом? – его голос звучит отрывисто, как собачий лай.
– Нет, даже сердца, пронзенного стрелой, и то не нарисовала.
– Вам не кажется, в конце концов, странным, что, уходя от вас к любовнику, она с вами не объяснилась? Ведь она знала, что вы узнаете правду.
– О, Франсуаза наверняка мне напишет! Только вначале она позаботилась о том, чтобы нас разделял Ла-Манш.
– Это немыслимо!
– Да нет, отнюдь, – смеюсь я. – Поставьте себя на ее место. На место женщины, бросающей мужа. Само собой разумеется, она опасается его реакции. В газетах столько пишут на эту тему...
Андре смотрит на меня, будто видит впервые.
– Однако вы выглядите весьма спокойным, – вполголоса замечает он.
И повторяет, повысив голос:
– Вы человек спокойный.
– Возможно, это одна только видимость, – говорю я. – Уж Франсуаза знает меня лучше, чем вы!
Он подходит к окну, но взгляд его устремлен в пустоту. Вижу, как легонько сгибается его широкая спина преуспевающего дельца. Колонна Дюверже покачнулась.