Кто убил классическую музыку?
Шрифт:
Однако, когда Чунг подъехал к служебному входу, некий служащий преградил ему путь и вручил письмо от только что назначенного нового генерального директора Парижской национальной оперы Юга Галля с уведомлением о немедленном увольнении и о запрете входа в помещение театра. Чунг испытал шок. «Со мной обошлись, простите за выражение, как с дерьмом, — сказал он мне, утратив от потрясения и злости свою обычную сдержанность. — Они заявляют, что я выбрал увольнение, поскольку отказался заново обсуждать контракт. Это неприкрытая ложь. Я всегда готов делать все, что от меня требуется, чтобы помогать Опере, даже вести новые переговоры, но они пренебрегли моими правами артиста».
«Я вел себя абсолютно корректно в отношении г-на Чунга в течение шести месяцев», — объяснял Юг Галль, в прошлом правая рука Рольфа
603
63 Все цитаты Чунга и Галля, если иного не указано, взяты из интервью с автором в августе-сентябре 1994 г.
Нельзя сказать, что эти две версии событий у служебного входа в «Бастилию» опровергают одна другую; скорее создается впечатление, что оба главных действующих лица рассказывают о разных событиях и на разных языках. Любой прочитавший об этом происшествии сразу же вспоминал о запутанной ситуации, сложившейся в 1989 году вокруг Баренбойма, когда энергичного музыкального руководителя с ясными, хотя и не всегда удобными творческими взглядами вытеснил с занимаемого места человек, назначенный по политическим соображениям и обвинивший его в алчности и неуступчивости. В обоих случаях французское общественное мнение ополчилось против непонятливых иностранцев. В обоих случаях спор мог быть разрешен предсказуемым образом — с помощью тайной выплаты миллиона долларов отступного изгнанным дирижерам.
Однако на этом сходство кончалось. Увольнение Баренбойма попало в заголовки мировой прессы и вызвало протесты дирижеров всех конфессий, начиная с Караяна. Изгнание Чунга спустя пять лет специально было приурочено к мертвому августовскому сезону и улажено до окончания лета. Ни один маэстро не возвысил возмущенного голоса, и хотя оркестр предложил Чунгу организовать забастовку в знак солидарности, он вежливо отклонил их участие. «Я не хочу ничего, что могло бы нанести ущерб театру, — сказал он. — Это только даст им основание обвинить меня в том, что я хочу меряться с ними силой». В его одиночестве, выбранном по принципиальным соображениям, чувствовались подкупающее достоинство и уязвленный шарм. В отличие от Баренбойма, занимавшего одновременно пост музыкального руководителя в Чикаго, Чунг не позаботился о путях отступления. Он полностью посвятил себя «Бастилии» и ее музыкантам, проводя недели в министерских кабинетах, выторговывая право на пенсии и места на автостоянке для вторых скрипачей и престарелых альтистов. Он был музыкальным руководителем в полном смысле этого слова, и никто из слышавших его записи на «Дойче граммофон» никогда не согласился бы, что он заслужил увольнение.
«Я не могу принять сравнение с Даниэлем Баренбоймом, — жаловался Чунг. — Баренбойм никогда не дирижировал в "Бастилии". Я проработал там пять лет, и даже они признавали, что я добился неплохих результатов. Мы все ждали, чтобы какой-то настоящий профессионал, вроде г-на Галля, взял в свои руки контроль над жизнью театра. Но он продемонстрировал отсутствие какого бы то ни было уважения к любому человеку в этом доме. Он достаточно наговорил мне. Просить музыканта, чтобы он принял его условия, это то же самое, что заставить меня уйти в артистический донжон [604] * в качестве пленника на три года. Они хотят, чтобы я принял все, что он мне диктует. Но как я смогу смотреть в глаза музыкантам?»
604
64* Донжон (англ. donjon) — центральная башня в средневековом замке, в которой собирались все обитатели во время осады.
Галль не оспаривал обвинения. «У каждого творческого решения есть свои финансовые последствия, — сказал администратор. — По условиям контракта г-н Чунг имел право вето. Я не могу жить с сознанием, что человек в соседней комнате держит в кармане гранату. Ответственность должна лежать только на одном человеке, и этот человек — я».
За несколько следующих дней их конфронтация выродилась в своеобразный фарс, поскольку Чунг с контрактом в руке явился в суд и добился судебного ордера, обязывавшего администрацию «Бастилии» дать ему возможность дирижировать. Пятьдесят оркестрантов аплодировали этому решению с галереи для публики. Но когда музыкальный руководитель приехал в «Бастилию», его снова не пустили внутрь.
По любому англосаксонскому законодательству такое событие рассматривалось бы как вопиющее неуважение к суду и могло бы привести к взятию Галля под стражу. Во Франции же оно открыло пути к частным переговорам между администратором, назначенным правительством, и судьей апелляционного суда. В результате Галль пошел на уступки и разрешил Чунгу войти в театр, однако с оговоркой, что тот больше там не работает. Галль отказался восстановить Чунга на работе, несмотря на предложение бесплатно дирижировать спектаклями в течение шести лет. Поняв, что заниматься музыкой в Париже ему не дадут, Чунг поручил своим адвокатам вести переговоры о финансовом соглашении.
Ключевое различие между его случаем и случаем Баренбойма заключалось в масштабах и намерениях их оппонентов. Берже, как отмечал музыкальный критик Ален Ломпеш в «Ле монд», был «независимым франтом, обладавшим лишь одной специальностью — он считался другом президента Миттерана» [605] . Галль же являлся уважаемым профессионалом в оперном деле, и посвященные люди считали его лучшим кандидатом на эту невыносимую работу. Англофил в одежде и вкусах, он скрывал свою всем известную жесткость за изысканными манерами. Впрочем, в отношении дирижеров он вел себя непреклонно. В Женеве Галль проводил низкобюджетные сезоны с приглашенными английскими и американскими певцами и умными режиссерами, но без постоянного дирижера. Средства массовой информации приписывали руководителям компаний, подобным Галлю, заслуги творческих новаций, а музыкальных руководителей рассматривали всего лишь как предмет роскоши.
605
65 «Le Monde», 6 September 1994.
«С моим характером и моим опытом, — говорил Юг Галль, — я не вижу необходимости в музыкальном руководителе». Зловещие слова влиятельного оракула! Они означали неизбежность властного руководства в музыке и пренебрежение к музыкальному компоненту оперы. Однако в определенной степени они вполне соответствовали духу времени» в котором армии не могут выпустить ракету без санкции бухгалтеров министерства обороны, а решения о жизни и смерти выносят не врачи, а администрации клиник.
Вероятно, Галль понимал, что его заявление прозвучало резковато, и смягчил его рассуждениями о том, что ему придется «найти кого-то, кто стал бы музыкальным советником или постоянным репертуарным дирижером». Его выбор пал на Джеймса Конлона, спокойного американца, занимавшего пост генералмузикдиректора в эффективно управляемом Кёльне. Предложение из «Бастилии» Конлон, сам себя называвший «полным фаталистом», прокомментировал кратко: «Моя карьера не закончится, если меня уволят» [606] .
606
66 «International Arts Manager», September 1995, p. 18–19.