Кубанские сказы
Шрифт:
И пустился я бегом наперерез зверю… Бежал-бежал, выскочил на крутой бережок, что обрывается прямо в Черную трясину, и чуть не споткнулся о человека.
Лежал человек на животе, уткнув окровавленную голову в колючую осоку, и только худая спина его то поднималась, то опадала от тяжелого дыхания.
Отложил я ружье и осторожно перевернул раненого. Гляжу – передо мной мой друг, Михайло Миляков. Посмотрел он на меня и словно ледяные иглы сверкнули в его голубых глазах.
– Ну, что же! Добивай! Не мучай только! – прохрипел Михайло.
– Да ты что! – удивился я. –
– Пан Крикун! – хрипло прошептал Михайло. – Он и еще один охранник… Гнилозубый такой, похожий на гадюку… Беги скорее, а то они и тебя порешат, чтобы свидетеля не было.
Но, конечно, не мог я бросить раненого на верную погибель, не этому учат наши древние казачьи обычаи. Закинул я ружье за спину, – поднял Михаилу на руки и зашагал в камыши.
Только сделал несколько шагов – вдруг слышу совсем рядом зычный голос пана Крикуна:
– Здесь он где-то… Никуда он далеко не мог уйти…
– Точно, пан-помещик, – мерзко захихикал гнилозубый. – Сейчас найдем и добьем этого подранка… А могила надежная рядом – Черная трясина.
Тут меня, словно кипятком, гневом обожгло, даже дышать трудно стало.
Опустил я осторожно раненого на землю, взвел у ружья курки – и жду, смотрю вперед сквозь камыши.
И вот вышли из камышей на бережок оба злодея – веселые, довольные. Идут – папиросочки панские курят, дымок синий пускают. Впереди – гнилозубый с винтовкой, а за ним – пан с охотничьим ружьем.
Тут я шагнул вперед, поднял ружье и приказал:
– Бросай оружие, убийцы!
Гнилозубый ахнул, попятился и сразу с берега в трясину свалился, только брызги полетели…
А пан Крикун в лице переменился, но ружья не бросил. Глянул он на меня и говорит, только голос у него вроде хрипловатый стал:
– Ну, что ты, казак! Ты же мой хлеб ешь! Помоги мне – озолочу, пятьсот рублей выложу!
– Нет, пан! Бросай ружье! Я тебя сейчас к атаману в станицу доставлю…
– Да ты что, одурел? – прежним гулким басом рявкнул пан Крикун. – Что же это, из-за какого-то хамсела ты меня, брата-казака в правление потащишь?
Тут словно какая-то сила швырнула меня на землю. А пан Крикун вскинул ружье да из обоих стволов пальнул в меня, пули над головой просвистели.
Ну, и я не остался в долгу. Только он мимо выстрелил, а я его первой же пулей достал.
Покачнулся пан, упустил ружье, шагнул назад… И тоже свалился в трясину…
Подбежал я к откосу, а внизу, в жидкой, черной грязи только пузырки булькают…
Отвез я раненого Михаилу домой, сам вернулся на хутор. Так никто и не узнал, куда девался пан Крикун…
А Михайло Миляков, мой самый лучший и верный дружок, и сейчас живой и здоровый.
За годы Советской власти изменился наш хутор не – узнаешь. Могучие машины осушили гнилые плавни, жадные до труда руки человеческие превратили гиблую землю в богатые сады, виноградники, рисовые плантации и пшеничные поля.
Только Черная трясина, в которой погиб проклятый пан и его злодей-прислужник, еще существуют. Но это проклятое место стало маленьким болотцем, которое с каждым годом становится все меньше и меньше. Скоро и оно исчезнет…
Сказ о пластунах
У самого въезда в нашу станицу, на крутом берегу Кубани, как часовой на помету, стоит Пластунский курган. По весне буйно цветут на нем степные травы и становится курган то алым от маков, то розовым от чабреца и иван-чая, то белым от степного ковыля. Вечерами любят приходить сюда наши хлопцы и девчата. С высокого кургана вся степь, как на ладони. И станицу, и сады колхозные, и Кубань широкую – все отсюда видно. Хорошо здесь сидеть вечерами, жадно пить бодрящий степной воздух, смотреть в степную даль да петь раздольные кубанские песни!
Похоронен в этом кургане простой казак-пластун Николай Недилько, о котором до сей поры поют по станице задумчивые песни-бывальщины.
Было это в те годы, когда командовал русскими войсками на Кубани Александр Васильевич Суворов. Станица наша тогда совсем маленькой была. Жили казаки тревожно – рядом, за Кубанью бродили по предгорьям отряды врагов – турок, то и дело собирались они в хищные волчьи стаи и нападали на казачьи станицы и кордоны. Турецкие да английские шпионы по адыгейским аулам шныряли, золото князьям адыгейским подсовывали, чтобы те тоже вставали на войну с русскими. Известно, у английских буржуев всегда глаза завидущими, а руки загребущими были. Мечтали они своими деньгами и чужой кровью завоевать кубанский край.
На том месте, где Пластунский курган насыпан, стояла в то время казачья залога. Однажды ночью дежурил на деревянной вышке казак Николай Недилько с младшим сыном. Никто в станице не ждал врага. Лазутчики сообщили, что турки задумали напасть на Усть-Лабинскую крепость и стягивают туда все свои отряды.
Ночь выпала тихая, лунная. Серебристая дорога поперек широкой Кубани пролегла. Ветер теплый травами в степи шелестел. Бесшумно носились над степью ночные птицы.
Сидел казак Николай Недилько на вышке, думал свои думы, слушал, как травы шумят да плещутся кубанские воды. На сына иногда с лаской поглядывал. А сына к полночи сморила дремота. Лежал он на сене широкоплечий, с крутым подбородком, со сросшимися бровями и сладко посапывал во сне. Глядел на него казак и думал, что удался в отца казачонок – и по груди широкой, и по рукам могучим, и по лицу твердому и упрямому… Время к рассвету близилось, когда услышал вдруг казак Недилько – плеснулась в реке вода как-то по-особенному, не то сом хвостом ударил, не то сула выпрыгнула. Насторожился казак, вгляделся вдаль и вдруг заметил на перекате несколько черных точек.
– Вставай, сынок! – шепнул пластун Недилько.
А перекат уже весь черным стал, словно тучи темные заклубились на светлой кубанской воде. И плеск стал громким. Знал казак, что возле станицы есть через Кубань только одна переправа – против залоги. И сразу понял он, что крадутся на русский берег враги.
– А ну, сынок! На кремень да кресало! Поджигай сигнал. А сам беги в станицу, народ поднимай! – приказал Николай Недилько. – Я врагов задержу, по тропке на кручу трудно им будет подниматься!