Кукловод
Шрифт:
В свою очередь Макс погрозил мне кулаком. Похоже, меня он узнал мгновенно. Ну и аллах с ним!
На привокзальной площади я настрочил записку своим «домочадцам».
«Иван Васильевич! Фекла Матвеевна!
Подательнице сего оказать радушный прием. Устроить удобный ночлег, поить и кормить вдоволь. Но и приглядывать за ней, ибо оной дамочке присуща нездоровая тяга к чужим вещам. Заберу ее лично через два-три дня. Возможно, несколько позднее – в зависимости от того, как сложатся обстоятельства.
Купите ей новое платье и белье.
С
Писать я старался каллиграфически, памятуя о сетованиях Феклы Матвеевны относительно почерка моего дядюшки. Затем вкратце объяснил Алине, что ее ожидает и как следует себя вести, оказавшись в Жердяевке.
Первый притормозивший таксист мне не понравился – слишком блудливые глаза. Зато второй был в самый раз – добродушный пожилой толстяк с повадками закоренелого семьянина. Я объяснил ему куда ехать, заплатил вдвое, ему же вручил записку с просьбой передать ее лично в руки Пономарцов и махнул Алине:
– Карета подана!
Она крепко взяла меня за руку:
– Ты и вправду не боишься?
– Нет. Чего и тебе желаю.
– Ты и вправду всё можешь?
– Всё, что душа пожелает.
– А ты скоро меня заберешь?
– Как только – так сразу.
– А вспоминать будешь, хоть иногда?
Хотите верьте, хотите нет: она смотрела на меня влюбленными глазами. * * * * *
С этими нежданными заморочками я едва успел к первой паре.
Большая покатая аудитория, в которой сейчас собрался весь наш поток – четыре группы, – глухо гудела.
Ближе к кафедре – как раз по центру – расположились оба наших гения – Виталий и Олег. Вокруг кучковались корифеи помельче.
Жанночки сегодня не было. Она – не самая прилежная студентка и частенько пропускает лекции.
Сбоку, возле прохода, в позе роденовского «Мыслителя» застыл Лорен. Кажется, его до сих пор пожирали изнутри призраки мужского бессилия.
Вот хлопнула дверь, и в аудитории установилась мертвая тишина. На кафедру взошел профессор Ермолин – гроза не только хвостистов и прогульщиков, но и «быстрых разумом Невтонов». Ермолин вел курс начертательной геометрии и был твердо убежден, что ни один студент не в состоянии постичь сию науку в совершенстве. Высшая оценка, которую он иногда применял, – «хорошо с двумя минусами».
На вид Ермолин был добродушным балагуром. ( Однако по сути – ничего общего с Мамалыгиным, готовым понять и простить любую вашу промашку, как мне тогда казалось. ) Но стоило кому-нибудь громко кашлянуть, как он оборачивался, внимательно смотрел на нарушителя и изрекал: «Молодой человек! Если вам неинтересен данный многотрудный предмет, прошу совершить променад!» О прогульщиках я даже не заикаюсь. Все знали, что память у старика отменная, и попавший на заметку автоматически недоберет балла на экзамене. Поэтому на его лекциях явка приближалась к стопроцентной, а тишина – к мертвой.
Голова Ермолина отличалась классической, «полированной» лысиной, а на макушке сидел некий убор, который он не снимал ни зимой, ни летом. Наши остряки прозвали сей убор ермолкой, хотя фактически это была обыкновенная цветная тюбетейка. О ней ходили легенды. Рассказывали, что много лет назад один студент-бедолага, доведенный до отчаяния коварными придирками профессора ( тогда доцента ), обрушил на его темечко мощный удар циркулем. С той поры якобы на голове Ермолина зияет безобразная рана, которую он вынужден скрывать ермолкой, особенно после того, как совершенно облысел. Существовали разные варианты этой легенды: бил, мол, не двоечник, а отличник, которому тот завалил повышенную стипендию; бил не циркулем, а графином; и так далее и тому подобное. Но всё сводилось к одному: на голове у Ермолина – страшная рана и оттого он носит не снимая ермолку. Никто ни разу не видел его обнаженной головы.
Итак, лекция началась. Народ принялся строчить конспекты и срисовывать проекции. Один Лорен задумчиво смотрел в окно.
И тут меня посетила забавная идея. Я вырвал из тетрадки листок и написал: «Спорим, что через пять минут профессор снимет ермолку?»
Записка поплыла по рядам и достигла адресатов – Виталия и Олега. Они повертели головами, но автора так и не вычислили. Задал же я им задачку!
Выждав положенный срок, я послал команду Ермолину.
Профессор как раз стоял спиной к аудитории, вычерчивая на доске очередную проекцию. Вдруг его левая рука потянулась к затылку и… сняла ермолку!
Эффект был потрясающий! Голова профессора оказалась совершенно гладкой! Как колено! И никакого шрама! Даже царапины.
Вся аудитория ахнула как один человек. Даже стекла в окнах задребезжали.
Ермолин надел тюбетейку и обернулся:
– Что случилось, друзья? Я ошибся?
Ответом было гробовое молчание. Рухнула студенческая легенда, десятилетиями любовно передаваемая из уст в уста.
– Всё равно не верю! – донесся до меня чей-то жаркий шепоток. – У него там – швейцарский пластырь…
Я не отводил глаз от Виталия и Олега. Много бы я дал, чтобы увидеть сейчас их рожи! Но они сидели спиной ко мне. И далеко.
Однако после лекции я всё же решил заполучить заслуженные лавры.
Оба корифея как раз поднимались по ступенькам.
– Старики, вы прочитали записку?
Виталий вопросительно наморщился:
– Так это ты писал?
– Представь себе!
– А в чем смысл-то? – потер переносицу Олег. – Может, всё-таки растолкуешь, что ты хотел сказать этой запиской?
Вот-те раз! Даже обидно. Но всё-таки я их понял.
Подобные легенды рождаются и живут в среде обычных, «нормальных» студентов. «Корифеи» же обитают в иной системе координат. Там другой взгляд на мир, другая шкала ценностей. Человек снял с головы тюбетейку или, положим, ермолку – что здесь такого? Рядовой факт. Бытовуха. Вот если бы он предложил оригинальное решение классической проблемы…
– Олег, а давай поспорим, что через три ступеньки ты споткнешься? – забросил я еще один крючок.