Кукловод

День начинался ни шатко, ни валко: с чашечки кофе под перестук занудного дождя, зарядившего с самого утра. Небо обложило до степени беспросветности, и на скорое прекращение вселенского плача рассчитывать не приходилось. Говорят, что сырость способствует росту грибов, но Дальский к грибам был равнодушен, а любил он апельсины за радующий глаза оранжевый цвет. От вида солнечных плодов ему даже в самые лютые холода становилось теплее. Он носил их в карманах, угощая знакомых, а иногда и незнакомых людей, чем либо ему приглянувшихся. А нравились Сергею Васильевичу чаще всего девушки с ярким румянцем во всю щеку

и милым похихикиванием, в ответ на проявленное солидным человеком внимание. Дальский хоть и не дотянул ещё до сорока и сохранил приличную форму живота, но всё-таки в глазах молодёжи был явным чужаком, на которого если и следовало обращать внимание, то только за хорошую плату. К сожалению, ничем существенным Сергей Васильевич порадовать девушек не мог, по причине не столько жлобства, сколько крайней нужды. Ну не то, чтобы уж совсем крайней, но богатством материальным любитель апельсинов отмечен не был, а духовное богатство ныне не в ходу.

Сергей с интересом наблюдал за безродным кобелём, бродившим меж зелёных насаждений, в поисках съестного. Будь окно открыто, чувствительный интеллигент непременно кинул бы ему недоглоданную с вечера кость, но отрывать задницу от стула и открывать окно в столь мерзкую погоду, Дальскому не хотелось, да и повод был пустяковым. Тем более что кобель ухватил-таки своё, невесть кем оброненное, и потрусил прочь, довольно помахивая обмороженным в зимние холода хвостом.

Звонок разорвал тишину неожиданно. Звонили в дверь и довольно настойчиво, хотя и деликатными короткими. По этой деликатности Дальский опознал соседа Ивана Семёновича и вздохнул. Семёныч был человеком безобидным, но чрезвычайно въедливым, способным довести даже выдержанного человека до белого каленья. – Шестьдесят центнеров с гектара, – обрадовал сосед Дальского с порога.

– Не может быть, – вежливо удивился Сергей. – Так говорю же тебе: совхоз «Заря коммунизма» в Южном крае – сам секретарь обкома товарищ Майский об этом пишет, вот полюбуйтесь, Фома Неверующий.

Дальский полюбовался: газета была почти двадцатилетней давности и хранилась Семёнычем все эти годы вероятно только для того, чтобы досадить при случае соседу Серёге, известному скептику и бывшему диссиденту. Придраться было

не к чему, да и товарищ Майский был очень убедителен в своих прогнозах не только на грядущую пятилетку, но и на обозримое будущее, аж до двух тысяча пятого года. Умели же люди смотреть в даль, не то, что нынешние наши близорукие начальники.

– А я о чём говорю, – поддержал Сергея Семёныч. – Это же документ, свидетельство эпохи.

Как ни странно, Дальский газетой увлёкся: жили же люди двадцать лет назад! Вспомнил свой дебют на сцене местного драматического театра и грандиозную пьянку, устроенную после спектакля. За дебют Дальского скупо похвалили, а за пьянку едва не выперли с работы, но потом дирекция опамятовали и вынесла всего лишь выговор с принудительным перевоспитанием. И не то что бы Сергей Дальский с тех пор перевоспитался, но пить стал меньше, это точно.

– А ты кем был двадцать лет назад, Семёныч? – Так слесарем и был, – старик бросил на соседа насмешливый взгляд. – Это сейчас все дворяне, а тогда все были слесаря да их дети.

Камешек был в огород Дальского, который в своё время потянулся в аристократы, но не дотянулся, махнул рукой и остался российским мещанином, о чём сейчас не жалел.

– Был вчера на собрании, – Семёныч строго глянул из-под очков на непутёвого интеллигента. – Товарищ Крячкин выступал, новый секретарь обкома. Так он прямо резанул правду-матку в глаза – кончается их время.

– Это какой же Крячкин? – удивился Дальский, заподозривший соседа в старческом маразме. – У нас вроде Сытин губернаторствует.

– Это у вас, дворян, губернатор, а у нас секретарь обкома. – Свят, свят, свят, – завздыхал Дальский. – Опять власть меняется. И куда же бедному актёру податься?

– Говорят, что нынешняя власть уже чемоданы собирает, но я так думаю, что на всех «Боингов» не хватит.

– Это уж как пить дать, – согласился Дальский, которому место в забугорном лайнере ну никак не светило.

– Тебе, Сергей, как трудящемуся элементу бояться нечего, хотя покаяться, конечно, придётся.

– Смотри, что делается, – расстроился Дальский. – Ещё прежнюю власть у Бога не отмолили, а уже нынешняя на подходе.

– Придётся вам, демократам, объясняться с народом, – укоризненно покачал головой Семёныч. – Наворотили чёрт знает что за эти годы.

– Нет, ты уж позволь, дорогой сосед, – возмутился Дальский. – Я природный русский монархист и нечего меня со всякой шантрапой путать.

– Это ты монархист?! – Пять минут назад ты сам на это намекал, Семёныч. Так что уволь – за нынешнюю власть я не ответчик. Где твоя хвалёная диалектика? Нельзя же путать феодала с буржуем.

– Ты не феодал, Серёга, – ты султан турецкий, – махнул руной старик. – Развёл гарем вокруг себя.

– А вот это уже профанация идеи, дорогой сосед: нельзя путать личную жизнь с общественным строем.

– Какая женщина тебя любила! – зацокал языком Иван Семёнович. – Дурак ты, Серёга.

Допустим, с этим определением Дальский готов согласиться, но при чём здесь классовая борьба и социальная справедливость?

– А при том, – сказал Семёныч, допил свой кофе и ушёл, оставив Сергея в некоторой растерянности.

Старик порой бывал забавен, иногда бесцеремонен, но Дальский за двадцать лет привык к его причудам и не обращал на них внимания. К тому же у Семёныча была идея фикс: непременно женить Дальского на одной из его многочисленных знакомых и тем самым пресечь разврат в соседней квартире. Но тут была одна закавыка, чрезвычайно затягивающая процесс сватовства: вкусы у Дальского и Семёныча не совпадали, и за двадцать лет они так и не пришли к единому пониманию природы вещей.

Сергей уже собирался вернуться к привычному месту у окна, а то и попросту завалиться на диван, подремать и помечтать одновременно, но тут его вновь настойчиво призвали к двери. День начинался как-то по-особенному суматошно. Звонок был продолжительным и нахальным, настолько нахальным, что у Дальского не возникло никаких сомнений по поводу гостя ещё до того, как он повернул ключ в замке. Костя Брылин не вошёл, а ворвался в чужую квартиру, в два счёта заляпав линолеум грязными сапогами. За что Дальский подверг его остракизму и ни в какую не соглашался с ним разговаривать до тех пор, пока согрешивший гость не снял сапоги и не развёз принесённую грязь до самой кухни предложенной ему тряпкой.