Кукловод

Шведов Сергей Владимирович

– На машинке печатать умеете, девушка?

– Нет, – удивление в голосе Катюши было вполне искренним. – А писать?

– В пределах школьной программы. – Ну что ж, работать будем в этих пределах. Прошу на репетицию, господа. – Это, в каком же смысле? – удивился Игнатий Львович.

– В прямом, – сухо сказал Дальский. – Все монархии сильны этикетом, выезд сановного лица всегда обставляется с достаточной пышностью. Помилуйте, Игнатий Львович, даже демократичнейшие из президентов репетируют свой выход в народ, а уж нам, монархистам, сам Бог велел.

Дальский мрачным взглядом окинул толпу, вмиг выросшую словно из под земли, и крикнул в поднесённый Брылиным мегафон:

– Попрошу очистить проезжую часть.

Первым к подъезду подкатил Попрыщенкин

ЗИЛ, сохранивший почти в первозданной свежести свои полированные бока. Бравые гвардейцы, сверкая золотом погон и аксельбантов, сработали как часы, голые ноги секретарши Катюши тоже порадовали глаза Дальскому, а всё остальное ни к черту не годилось. Ну, казалось бы, чего проще, чем выйти с достоинством из машины, не суетясь при этом и не прячась за широкие спины охраны, но для некоторых это оказалось совершенно непосильной задачей. Дальский бился с Игнатием Львовичем целый час, до седьмого пота загонял Попрыщенко, а на Антоне Павловиче Заслав-Залесском едва не заработал инфаркт. Поразительно бездарной была эта монархическая публика.

По прошествии двух часов Дальский прекратил репетицию. Нельзя сказать, что он остался доволен результатом своей работы, но кое-какой прогресс всё-таки наметился.

– Эх, нам бы ещё казачью полусотню для эскорта! – С казаками, пожалуй, уже не успеем, – Брылин глянул на часы. – Сейчас самое время для визита.

– По машинам, – скомандовал Дальский.

За руль обкомовского ЗИЛа сел штабс-капитан Витёк, на которого Сергей возлагал особые надежды – парнишка оказался на редкость сообразительным и не без актёрских способностей. Красавцы-поручики, волоокая секретарша и Игнатий Львович с министром иностранных дел Заслав-Залесским с трудом, но поместились в салоне. Министра финансов Попрыщенко пришлось взять в свой «Мерседес». Процессия двинулась в путь под приветственные крики и аплодисменты толпы, растрогавшие монархистов едва ли не до слёз.

– Понимают люди красоту, – сказал Попрыщенко Дальскому. – Красота, к сожалению, требует денег.

– Это как пить дать, – согласился министр финансов. – Я думаю, мы с вами поладим, – кивнул головой Дальский. – Приятно иметь дело с разумным человеком.

Первым на территорию усадьбы въехал «Мерседес». Погода благоприятствовала торжественной встрече. Обутая в кроссовки охрана буржуя угрюмо разглядывала непрошенных гостей. Элегантный хозяин, приглаживая растрепавшиеся волосы, появился на пороге и с оторопью наблюдал за разворачивающимся на его глазах спектаклем.

Подтянутый поручик вылетел из машины раньше, чем штабс-капитан Витёк нажал на тормоза, и тут же распахнул дверцу. Следом, словно из-под земли, выросли ещё два гвардейца по стойке смирно, и уже за ними, не ударив на этот раз в грязь лицом, появился Игнатий Львович с министром иностранных дел и голоногой секретаршей.

– Солидно, – одобрил Попрыщенко. – Очень солидно.

Брылин показал Витьку большой палец, и, по мнению Дальского, штабс-капитан эту похвалу заслужил. Кроссовочники в пузыристых штанах завистливо пялились на монархическую роскошь, а хозяин уже тряс руку Игнатию Львовичу.

– Самое время нам присоединиться, – заметил Попрыщенко, не слишком, видимо, доверявший однопартийцам в ведении деловых переговоров.

– Вы уж извините, что мы к вам вот так, запросто, – сказал Дальский, приветствуя хозяина, – но поскольку вы известный в городе монархист, то мы решили – а к кому же ещё, как ни к вам?

Хозяин, впервые услышавши о своём монархическом прошлом и настоящем, смущённо откашлялся. Но Дальский ему расслабиться не дал и повёл в дом, на ходу расточая комплименты. Следом солидно двинулась вся делегация во главе с Игнатием Львовичем.

– Мы ведь к вам, Михаил Юрьевич, даже не по делу, а за дружеским участием. – Юрий Михайлович, – поправил оплошавшего гостя хозяин. – У вас репутация делового человека, Юрий Михайлович, – продолжал, как ни в чём не бывало, Дальский. – Думаю, что ваши советы в предвыборной компании нашего кандидата Игнатия Львовича будут совсем не лишними.

– Так он кандидат? – разочарование в голосе хозяина было такого накала, что грозило полным провалом столь удачно начавшегося визита.

Юрий Михайлович был явно огорчен открывшейся ему сутью вещей. Это чувствовалось и в ставшей вдруг вальяжной походке, и в небрежном жесте, которым он пригласил гостей садиться. Умные глаза хозяина, скользнув по лицам просителей, вопросительно остановились на Дальском, которого он справедливо выделил как главного в этом маскараде. В воздухе запахло грозой, разоблачением и изгнанием из рая, можно сказать, от самого его порога. Министр финансов Попрыщенко заёрзал на стуле и озабоченно глянул в венецианское зеркало, которое откровенно отразило его физиономию во всём пролетарском блеске. Игнатий Львович совсем потерялся среди окружающей неземной роскоши. Антон Павлович Заслав-Залесский нервно покашливал и готовился сказать очередную глупость, которая окончательно похоронила бы все надежды на возрождение монархии в России.

– Да, спектакль, – сказал Дальский, весело глядя на взгрустнувшего Юрия Михайловича. – А вам что, больше первомайские демонстрации нравятся? В таком случае

я могу вас познакомить с товарищем Крячкиным, первым секретарем обкома партии.

Юрий Михайлович не выразил по поводу предстоящего знакомства восторга, можно даже сказать, что на его лицо набежала тень. Дальский счёл выбранный ход удачным и продолжал с удвоенной энергией:

– Хлеба и зрелищ – это лозунг черни или, выражаясь современным языком, электората ещё со времён Римской империи, и те, кто пренебрегают этим лозунгом, рано или поздно оказываются на свалке истории.

– Я не совсем вас понимаю, господин Дальский, – слегка оживился хозяин. – Что вы, собственно, предлагаете?

– Я предлагаю карнавал, Юрий Михайлович – карнавал для всех, а не только для избранных. Чем хороши были первомайские демонстрации? Да тем, что каждый мог поучаствовать во всеобщем глобальном представлении. А как хорошо смотрелся товарищ Сталин на трибуне мавзолея. Титан, Отец народа и в то же время главный актер разворачивающегося действа. Да спектакль, Юрий Михайлович, но весьма и весьма занимательный для его участников. Спектакль под названием «Строительство коммунизма». Была, конечно, и реальная жизнь, но она протекала где-то там, за кулисами, а за кулисами вообще может происходить чёрт знает что, но пока идёт спектакль это никому не интересно. Все участвуют в грандиозном представлении. Со временем спектакль надоел и главным актёрам и массовке, декорации обветшали и стали рушиться, а вся скопившаяся за многие годы грязь вывалилась наружу. Нынешняя власть, разобрав чужие декорации, не озаботилась обставить и одеть сцену надлежащим образом, актёры мечутся, но текста у них нет, сюжета пьесы не знает никто, каждый молотит всё, что в голову взбредёт. Нет задника, нет кулис – вся грязь летит прямо в зал, и это в стране, где театр для народа значит куда больше, чем скачки для англичан.

– Но вы ведь собираетесь воссоздать монархию? – Ошибаетесь, Юрий Михайлович. Я не идеолог, я художник – я собираюсь поставить спектакль под названием «Возрождение монархии в России» и приглашаю всех поучаствовать в нём. Все мы актёры, Юрий Михайлович, все лицедеи, все играем на публику, а иногда в приступе вдохновения играем и для себя. Вы, Юрий Михайлович, не спрашивали у своих ребят – нужны ли им права человека? Правильно – засмеют, несмотря на то, что вы им деньги платите. Но поиграть им хочется, вот они и играют в крутых. Но ведь так можно далеко зайти, если каждый босяк начнёт играть свой спектакль, расталкивая соседей локтями. Не пришла ли пора позаботиться об общем для всех спектакле, где у каждого будет своя роль, пусть маленькая, но своя. Чтобы люди не метались по сцене, кто во что горазд, а чётко придерживались плана, выработанного опытным режиссёром. Нам требуются декорации, костюмы, яркий свет прожекторов, которые скрыли бы грязь жизни и высветили благородство, любовь к народу отцов-государей.