Куколка для Немезиды
Шрифт:
– Да, дорогой. Именно их, – голос Веры прозвучал спокойно.
– На какие денежки, позволь спросить, покупаешь деликатесы? – Владимир уже с сигаретой сидел на кухне. Ботинки он не снял, а кожаная куртка валялась у его ног.
– На свои. У меня сегодня зарплата. – Вера стояла у плиты и разогревала ужин. – Кофе налить?
– Нет, не надо, – с этими словами Владимир полез шарить по полкам, нарушая стройные ряды баночек, тарелочек и прочих мелочей.
– Вот, достал. – Муж поставил рядом с кофеваркой большой термос.
– Зачем он тебе?
– Наливай, отвезешь свежий кофе на Павелецкий
– Хорошая идея. Там люди даже уже не помнят этот запах. Но, видишь ли, им нужен хлеб, теплая одежда, лекарства. Хотя горячий кофе тоже хорошо.
Вера открыла термос и стала аккуратно наливать в него кофе. Муж, все еще улыбаясь, смотрел на нее. Сигарета, выпавшая из пальцев, тлела на белой фарфоровой тарелке, которую поставила к ужину Вера.
– А услуги приватного свойства им тоже нужны?! Расценки, мне мужики говорили, там копеечные. Да заразы много.
– Не знаю, наверное. – Вера потушила дымившуюся на тарелке сигарету. – Убери куртку с пола, сними ботинки и садись ужинать.
– А когда ты поедешь на вокзал? – с тупым пьяным упорством Владимир пытался оскорбить Веру.
– После ужина. Может быть. Точно сказать не могу. – Вера положила жареную картошку, мясо и налила томатный сок в стакан. – Садись.
Через десять минут муж ужинал, а Вера сидела напротив, потягивая томатный сок.
– Ты не обращал внимание на то, что я никогда не задавала вопросов о твоей прошлой жизни? – Вера отставила стакан и закурила.
– Ну и что дальше. Тебе, наверное, неинтересно было. Это ведь я тебя любил, а не ты. Ты так… – Владимир покрутил в воздухе рукой.
– Вовсе не поэтому. Я не спрашивала, потому что очень хорошо знала, чем ты занимался в прошлом. Ты ведь деньги заработал на квартирах. Риелтором был, таким, неофициальным. Ты и твой друг. Его звали, если не ошибаюсь, Кириллом. Ну да на друга наплевать. А мою квартиру ты приезжал смотреть и ты мне расписывал все прелести того обмена, в результате которого я оказалась прописанной в несуществующем доме № 14 деревни Катки. – Вера затянулась сигаретой и посмотрела в окно на безумную Москву часа пик. – Я очень хорошо запомнила твой бумажник. С головой крокодильчика. И эту манеру поглаживать пальцами застежку. Это ведь ты, не так ли?
Владимир опустил вилку и посмотрел на Веру. Перед ним сидела жестокая женщина, готовая его уничтожить. Женщина, которую он любил больше жизни и которую погубил еще тогда, почти десять лет назад. Владимир ее не помнил, может, только так, чуть-чуть, какие-то неясные забытые жесты. Да и то вряд ли. Скорее это были придуманные воспоминания. Все, что она говорила, – это правда. Фиктивные обмены, продажи несуществующих квартир и продажа квартир с живыми людьми. Кирилл, кстати, умер. Спился. Но не из-за угрызений совести, его сгубили шальные деньги, которые они тогда заработали.
– Я бомжевала несколько лет. И выжила чудом. Чудом не спилась. Чудом не была убита. Изнасиловали меня бомжи, я тогда всех боялась, и ночью у Павелецкого вокзала прибилась к двум мужикам. Думала, защитят, а они напились и… Я звала на помощь, но никто
– Значит, все, что было, – это театр? Представление ради мести?
– Да. И я очень рада, что последние два месяца ты живешь в аду. Этот ад не имеет ничего общего с моим, тогдашним. Но все равно – ад.
– Зачем тебе это надо было? Ведь могла написать в прокуратуру, в милицию. Да что угодно! Только не выходить замуж, не позволять мне влюбиться в тебя, строить планы.
– Я старалась намертво привязать тебя к себе. Так было интереснее. Да и доказать в прокуратуре факт твоего преступления теперь очень сложно. Времени прошло много.
– А что теперь?
– Что теперь? Ты допил сок? Да? Это хорошо, потому что там была отрава. Бесцветная и безвкусная. Какой травят крыс. Не могу сказать, сколько времени ты будешь умирать. Но, думаю, недолго. А я поехала на площадь Павлецкого вокзала.
Вера не спеша оделась, положила в большую кожаную сумку пакетик с чешской красивой сумочкой, маникюрный набор, английский словарь и ключи от квартиры, которая у нее когда-то была.
Она вышла из подъезда и направилась к метро. Машина, шубы, квартира – все, что имелось в этой ее жизни, ей уже было не нужно. Все, что хотела, она сделала, теперь надо заново начинать жить.
Ноябрь закружил мелкими колючками снега и остатками листвы. Вера вдохнула воздух, пахнущий поздними хризантемами. Она шла и совсем ничего не чувствовала – ни жалости, ни радости, ни усталости. Идет такой человек-робот, у которого сменилась программа. Вот только от холодного воздуха немного щипало в носу. Почти у метро ее кто-то догнал. Владимир, в одном костюме, подбежал к ней, больно схватил за плечо, развернул и в лицо очень медленно и спокойно проговорил:
– Если я умру, то ты должна знать: я виноват перед тобой, и это ничем не искупишь. Даже ядом в томатном соке. Может, только той любовью, которой я тебя любил и которой люблю сейчас. Ты все правильно сделала – без тебя мне все равно жить уже будет невозможно. Главное, прости меня. Очень прошу. Ты уже отомстила. Теперь речь идет о милости – прощении. Мне страшно…
Владимир обнял Веру, прижался к ней щекой и почувствовал ее слезы. Она плакала горько, почти беззвучно.
– Ты простудишься. – Не вытирая слез, она пыталась запахнуть на нем пиджак.
– Не успею. Раньше сдохну от твоего яда.
– Идиот, максимум, что тебе грозит, это расстройство желудка. Томатный сок, по-моему, был просроченный.
Часть вторая
Она открыла глаза и улыбнулась. Счастье, лежащее рядом с ней, скорчило капризную мину и вытянуло губки «сковородничком». Этот самый «сковородничек», скорее всего, никто никогда не видел, но в ее детстве требовательно вытянутые губы бабушка называла именно так. Счастье звалось Мишкой. Мишка поднял крепенькую, с маленькими складочками ручку и ухватил Верин нос.