Кукольник. Куколка. Кукольных дел мастер
Шрифт:
Представить себе вечность?
Проще простого.
Спросите не у разума, а у чувств, и получите ответ. Влюбленный парень ждет девушку у входа в кинотеатр. Ночью разболелся зуб, болеутолитель не помогает, и до утра – мириады веков. Сколько будет жить ребенок? – вечность. Он в этом глубоко убежден. Как долго мы не виделись? – целую вечность. Правда, в ней нет ничего общего с бесконечностью. Но, к счастью, неограниченное множество времени в ограниченном пространстве бытия – это в большинстве случаев абстракция. Образ, символ. И оставим его в
Представить себе кого-то, кому интересны эти заковыристые материи?
Увольте, не могу.
Так или примерно так рассуждал один лысый щеголь в шортах и рубахе навыпуск. Он наслаждался дивной ночью, запрокинув голову к двум лунам, прихлебывал из стакана, и время от времени делал многозначительные паузы, словно ждал, что луны ему возразят.
– Ты прав, – ответили ему. – Никому не интересно. Абсолютно. Думаю, это единственный абсолют, который возможен в нашей Вселенной. Запиши, а то забудешь.
И собеседник лысого, седой первооткрыватель абсолюта, скорчил обезьянью гримасу, с ужасающей точностью копируя макаку в состоянии удовлетворения.
Так он смеялся.
Минут на пять оба старика замолчали. Тутовая водка согревала кровь, остывающую с возрастом. Аромат орхидей навевал приятные мысли о чем-то мягком, добродушном и благосклонном к твоим мелким слабостям. Свет лун тихо лился, подобно слезам радости. Сентиментальность торчала за спинкой кресла, хихикая вполголоса.
Ну и ожидание, куда денешься…
Бездеятельность стариков резко контрастировала с неугомонной хлопотливостью женщины за столиком. Казалось, полк десантников вот-вот нагрянет в гости – столько еды она заготовила, и не собиралась останавливаться на достигнутом. В данный момент хозяйка заворачивала острый фарш в листья винограда, вымоченные особым образом. Вся лужайка насквозь пропахла уксусом, чесноком, гвоздикой, лавровым листом и мускатным орехом. Сложный букет дразнил обоняние. Лысый даже чихнул и с тоской развел руками: дескать, пока жду, слюной захлебнусь!
Седой оказался терпеливее щеголя. Он дымил самокруткой, как если бы желал дешевым табаком заглушить ароматы кулинарии, и кольца сложной формы поднимались над его головой. Дым, вначале сизый, в лучах Розетты с Сунандари окрашивался желтым, потом – зеленоватым, и наконец расточался без следа.
– Хочу есть, – не выдержал лысый.
Хозяйка показала ему кулак и вернулась к работе.
– Очень хочу есть, – настаивал лысый.
Ему показали разделочный нож.
– Очень хочу есть, – сдался лысый, – но не буду. Потому что очень хочу жить. Фелиция, радость моя, у тебя не найдется черствой корочки хлеба? Для любимого мужчины?
– Не найдется, – отрезала радость. – Ты и так толстый. Пей на голодный желудок. Может быть, ты тогда напьешься до поросячьего визга. И отправишься спать, оставив нас с Гишером в покое. Как только прилетят наши, я тебя разбужу.
Ее слова были услышаны небом. В облаках, стаей птиц висящих над домом, раздалось жужжание. Оно приближалось, делалось отчетливей; минута, другая – и крошечный моноплан опустился на лужайку, вспугнув спящего тапира. Это была дорогая машина: «Molnier-Sorane» с вертикальным взлетом и посадкой, кабина «люкс», четыре двигуна, автопилот-мультирежимник… Лишь человек с высоким, а главное, стабильным уровнем доходов мог позволить себе такую игрушку.
Из кабины выбрался худой мужчина средних лет, похожий на хищную птицу. Он с некоторым удивлением огляделся. Его смутила тишина – гость ожидал найти развеселую компанию, проводящую время за дружеской пирушкой. Тапир с возмущением хрюкнул в адрес нахала, и мужчина очнулся, быстрым шагом направившись к веранде.
– Добрый вечер, – поздоровался он, делая вид, что сейчас и впрямь вечер, а не ночь. – Ричард Монтелье, режиссер. Надеюсь, вас предупредили о моем… э-э… визите?
– Да, конечно! – с гостем хозяйка была не в пример обходительней, чем с лысым щеголем. Когда в дом является звезда арт-транса галактического масштаба, да еще и телепат, мигом сделаешься приветливей информателлы. – Располагайтесь, прошу вас! Мы думали, вы прибудете все вместе…
Мужчина развел руками:
– А прибыл я один. Мы договорились встретиться прямо здесь. Извините, я готов обождать в машине…
– Глупости! – безапелляционно возразил лысый. – Какая машина? Сейчас я вынесу для вас шезлонг. Малыш скоро будет. Он всегда опаздывает, с младых ногтей. Мы же с вами выпьем по глоточку, и хорошенько познакомимся. Разрешите представиться: Карл Эмерих, невропаст в отставке. Мы с вами переписывались. Помните?
– Разумеется! Присланные вами голомодели кукол были чудесны. Вся студия восхищалась, а это дорогого стоит. Богема редко проявляет восторг за глаза. Скорее наоборот. Уж я-то знаю!
Лысый ухмыльнулся.
– Характер богемы, молодой человек, я знаю не хуже вас. Наелся досыта. Уж извините старика за прямоту.
– Да, я забыл, с кем имею дело… Ваш коллега, – Монтелье отвесил вежливый поклон в адрес седого, который не спешил вступать в разговор, – тоже невропаст?
– Нет, – кратко ответил седой. – Я экзекутор. Зовите меня Гишер.
– Просто Гишер?
– Проще некуда. Меня все так зовут. Иногда добавляют: Добряк Гишер. Если мы подружимся, я вам тоже разрешу прибавлять к имени Добряка.
– А вдруг мы не подружимся? – Монтелье сощурился, ведя беседу на грани конфликта. Лишь очень чувствительный к тонкостям зритель сумел бы подметить, что оба собеседника наслаждаются легкой пикировкой, как два мастера-рапириста – сериями выпадов и защит. – Вдруг я вам не понравлюсь?
– Тогда вам придется звать меня так, как записано в паспорте.
– Э-э… Как именно?
– Гишерианнан Ахаханаврак из семьи Йинувье.
– Нет, лучше уж мы подружимся, – вздохнул режиссер, доставая футляр с курительными палочками. Ноздри его трепетали, ожидая порции дыма. – Готов ради этого подвергнуться экзекуции.