Кукольный дом
Шрифт:
Его путь вёл его по извилистым улочкам округа, которые разделяли густые леса из сосны и дуба; это был пик сезона. Эта движущаяся панорама представляла собой естественную природную красоту, которую многие писатели с удовольствием описали бы... но мне жаль сообщить, что я не один из этих писателей; следовательно, все эти прекрасные пейзажи должны быть отданы воображению читателей. И из-за недостатка времени мы не будем следовать за нашим мистером Лимптоном на каждом метре его пути. Вместо этого должно быть достаточно сказать, что в течение трёх четвертей часа мурлыкающий автомобиль въехал на немощёный двор большого старого дома с мансардой - архитектурное бельмо на глазу, по мнению Лимптона, - который казался заражённым экстравагантностями готического стиля, пахнущий концом семнадцатого века, но также с более поздними нюансами викторианской и эдвардианской эпох. Он был причудливо разработан с точки зрения конструкции, отражая множество дополнений с течением времени; его нижний этаж был сделан из кованого полевого камня, а верхние - из дерева. Старый, да, как я уже сказал, ветхий: опоясывающий лишай отсутствует или в апоплексическом состоянии; какая-то жутко-коричневая набивка заменила многочисленные разбитые оконные стёкла; проржавевшие амбразуры; червивый фронтон над входной дверью; и нелепая башня на столь же нелепой восьмиугольной крыше. Возможно, в былые времена это было большое красивое поместье.
Однако это не архитектурная диссертация, и, поскольку фактическая топография дома не имеет большого отношения к истории, мы идём дальше.
Расстояние между автомобилем и крыльцом было небольшим; раздался тревожно сильный скрип, когда Лимптон, хромая, поднялся по невысоким ступеням и оказался на крыльце. Были ли это просто старые серые ступени или массивный вес Лимптона? Тем не менее, наш друг не пробил ступени, как он наполовину боялся, и он знал, что даже если он это сделает, он вылезет и продолжит своё бедственное положение за последним шедевром Ланкастера Паттена, если потребуется, на четвереньках. Самый странный дверной молоток смотрел на него из середины входной двери с шестью панелями: на центральной панели и был установлен овал из потускневшей бронзы, изображавший полусформировавшееся лицо. Только два глаза, без рта, без других черт. Это казалось мрачным, даже вызывало дурные предчувствия. Эту странность деталей можно заподозрить в творческой снисходительности рассказчика к предложению литературной «тактики» чего-то вроде «предзнаменования» или «символики», и любого читателя, надеющегося на это, я должен разочаровать, потому что здесь я не вижу ничего пугающего, дверной молоток - не что иное, как просто дверной молоток.
Как только Лимптон постучал в дверь медной перекладиной молотка, его рука застыла.
Он услышал голос, женский голос, раздавшийся откуда-то из особняка. И слова звучали как латинские, вроде «Pater Terrae, Pater Aeris». Лимптон давно перевёл латынь в контейнер забывчивости.
Это привело его в замешательство:
«Зачем настаивать на том, чтобы школьники учили язык, который уже пятьсот лет не приносит никакой реальной пользы?»
Вопрос можно считать хорошим. Но...
«Pater?
– он проверял свою память.
– Отец? Или патриарх? Но Terrae должно быть «землёй», верно? А Aeris?»
Больше гибкости памяти, которая не требовалась десятилетиями. Потом...
«Aeris, - вспомнил он.
– Воздух».
Это должно означать, если он услышал правильно, что-то вроде «отец земли, отец воздуха».
«Какой абсолютный бред».
Его рука вернулась к перекладине молотка, но снова что-то перехватило его желание, на этот раз не звук, а вид.
Зрелище, открывшееся ему совершенно случайно в маленьком продолговатом стекле, представляло собой обнажённую женщину.
На самом деле не могло быть никаких сомнений в том, что это была женская фигура, потому что ни один мужчина не обладал такой грудью (по крайней мере, Лимптон на это надеялся, хотя слышал о таких необычных вещах на Востоке. Рабочие на верфях часто говорили о коричневых женщинах на экзотических островах с фигурами в виде песочных часов и грудями, столь же женственными, как и все, что они видели; тем не менее те же самые рабочие клялись, что пенисы свисали там, где должны быть влагалища, причём большие, какие редко можно было встретить. Было столько же разговоров на верфях и о крысе, которая могла говорить - но я должен попросить прощения у читателя, поскольку я отвлёкся от повествования.)
Да, грудь чуть больше грейпфрута и чуть меньше дыни. В центре каждой был торчащий и пухлый, как малиновая конфета, сосок.
«Какое приятное зрелище, - сказал себе Лимптон, - представить себе такую грудь на моём лице и такие пышные соски во рту...» - и с этими мыслями знакомая пульсация овладела его чреслами.
Проницательный читатель наверняка заметит противоречие. Разве мистер Лимптон не просто проигнорировал аналогичный набор грудей Мэри? Грудь такая же твёрдая, пухлая и с большими сосками? Ответ на этот вопрос не так далеко. Грудь Мэри представляла собой зрелище, которое он видел на протяжении многих лет, в то время как та, которую он только что заметил в крошечном окошке, была очередной восхитительной специей.
Наконец, Лимптон нажал на медный молоток, который прозвучал серией неожиданно протяжных ударов, что, возможно, было признаком того, что днём становится всё жарче и более влажно. Он ожидал, что дверь откроет симпатичная молодая женщина, которая в спешке натянула на себя халат; но представьте себе удивление нашего главного героя, когда дверь открыл невысокий худощавый мужчина с сутулыми плечами, одетый, скажем, в одежду полевого работника. И всё же ни один такой пожилой и хилый мужчина не мог работать ни в какой такой области. Большие запавшие глаза; худое лицо с впалыми щеками и лысина - вот черты, которые первыми открылись Лимптону. Несмотря на довольно исхудавший вид, мужчина нёс с собой бодрое сияние, и Лимптон сразу же обнаружил, что его хозяин является чрезвычайно интересным предметом для изучения.
Но где была девушка?
Лимптон представился и хотел изложить суть своего дела как можно лаконичнее, но ссутулившийся старик прервал его:
– Ах, любезный сэр, могу ли я прервать вас в надежде, что это моё объявление привело вас сюда?
«Какой нетипичный акцент!»
Лимптон предположил, что это отчасти язык Старого Данвича, что на востоке Англии, с примесью - не могло быть сомнений - колониального янки.
«Как ужасно уникально!»
Но Лимптон знал, что в таком случае он должен сохранять абсолютно стоическое поведение.
– Да, объявление о кукольном доме, который якобы является оригинальным Паттеном, из каталога торгового дома Бритнелла.
– Любезный сэр, меня зовут Септимус Браун, и я приглашаю вас войти для того, чтобы убедиться в достоверности информации каталога Дж. Бритнелла, - и затем ужасно худой мужчина отступил, уступая место Лимптону.
Внутри Лимптон вполне ожидал, что будет такое же смешение стилей, как и снаружи. Но это оказалось не так. Образ, который появился перед его взором, был входом в холл с деревянным полом. Задние окна с высокими створками открывались на лесное пространство, но в центре этого пространства простиралось то, что казалось или, скорее всего, было пешеходной тропинкой.
Лимптон предположил, что это место когда-то было заполнено антиквариатом, но весь он был продан на медицинские расходы, и предположил правильно, потому что в следующее мгновение его хозяин сказал:
– Печальное зрелище, я должен сказать, сэр. У нас было много сокровищ, и хотя этот дом был магазином с хорошей репутацией на протяжении двух столетий, я боюсь, что его больше нет. Несчастье вынудило нас продать мои реликвии и старинную мебель, чтобы оплачивать счета на медицинские расходы.
Первым побуждением Лимптона было дать сентиментальный ответ, вроде «мне очень жаль это слышать» или «пожалуйста, примите мои искренние сочувствия», но ничего из этого он не сказал.
В его голове, как жужжание комара, который никак не улетит, остался бесконечно малый образ обнажённой груди загадочной женщины.
– Нас?
– спросил Лимптон.
– Сэр?
– Я подумал, вы сказали «мы»; несчастье вынудило «нас» продать вашу собственность.
– Да, сэр, это я и моя дорогая бедная дочь...