Культура древнего Рима. Том 1
Шрифт:
Об этом свидетельствуют такие явления, как вторая софистика с ее нарочитой архаизацией и риторика с утомительным однообразием вымышленных казусов, служивших по только для упражнений в риторических школах, но и темами речей известных ораторов, выступавших перед публикой, ждавшей не столько новых тем и мыслей, сколько новых трактовок и поворотов все тех же сюжетов. О том же говорит и столь осмеянная Лукианом тяга ко всему необычному, чудесному, фантастическому, выводившему из повседневности. Если, согласно Цицерону и Горацию, художник и писатель должны были изображать реальную жизнь, глубоко знать конкретных людей и ситуации, не прибегая пи к таким фантастическим темам, как сидящие на дереве женщины с рыбьими хвостами, ни к таким кровавым, потрясающим сценам, как убийство Медеей детей, то уже в относимом к I в. трактате Псевдо-Лонгина «О возвышенном» задачей творца провозглашается изображение необычайного, поразительного, «не ручья, а Рейна или Нила». В трагедиях Сенеки, в «Фарасалиях» Лукана особенно большое место занимали потрясающие сцены колдовства, некромантии, кровавых преступлений. Кровь, насилие влекли зрителей на становившиеся все более популярными гладиаторские игры, травли зверей, инсценировки сражений. Судя по «Правдивой истории» Лукиана, в моде
Все это были опасные симптомы растущего равнодушия к действительной жизни и деятельности, абсентеизма в высших и средних слоях общества. Философия, снова ожившая при Антонинах, старалась противопоставить им старую идею общности и гармоничности космоса, человеческого рода, полиса, первичного единства, обусловливающего бытие множественности, индивида, его права и обязанности, в первую очередь труд на общее благо, общую пользу, придававший смысл его жизни. Эту идею пропагандировали и стоики, и платоники, и пифагорейцы, несмотря на различия в их исходных положениях, — в данном смысле сформировалось некое общефилософское койне. Вместе с тем столь же всеобщим стал тезис о преимуществах спокойной, даже незаметной и бедной жизни, поскольку она менее подвержена всяким переменам и случайностям и предоставляет больше возможностей для достижения мудрости и добродетели, единственному оплоту в несчастье.
Существуют два высших блага, писал Плутарх: живя в республике, умножать общую пользу и, будучи философом, совмещать общественные дела с мудростью, наслаждаться спокойной жизнью (De educ. pueror., 10). Без добродетели нет пи покоя, ни счастья, по к ней относится и участие в общественных делах, в политической жизни, дающее возможность проявить и силу, и умеренность, и справедливость (De Fortuna, 1–4; De sanitate praecepto, 22; De virtute et vitio, 4). Полис, говорит он в другом месте, это единый предмет, подобный живому организму, единому телу. Человек меняется с возрастом, полис остается неизменным, в нем сохраняется заимствованное от предков. Полис восходит к одному началу, к одной общности, и родившееся в полисе не отделяется от него, но в силу своего происхождения имеет свою соответственную часть. Поэтому за провинности одного боги могут наказать весь полис, как врач лечит все тело при болезни одного члена (De sera num. vind., 15–16). Но не погибнет ли общность, спрашивает он, там, где есть свое, где пет равенства? И отвечает: Нет, так как начало вражды и несправедливости не в обладании своим, а в присвоении чужого, в превращении в свое того, что было общим (Conv. Quest., II, 10, 7–8). Люди, участвующие в политической жизни, занятые делами республики, обязаны заботиться об общей пользе, ей же служат философы, научившие таких людей добродетели, и неправы отказывающиеся от подобной задачи под предлогом, что их могут обвинить в угодливости и льстивости (Мах. cum princ. vir. philos. esse disserend., 1–4).
Земля принадлежит городу, писал Дион Хрисостом, но всякий, имеющий в пой участок, его господин. Вместе с тем всякий полис во всех отношениях лучше и больше достоин доверия, чем любой частный гражданин, как бы высоко он ни стоял (XXXI, 47, 50). Космос, говорит он в другом месте, — живое существо, о нем лишь условно можно говорить, как о полисе. Порядок и разум космоса, все, что он включает, было разделено на множество форм: землю, воду, огонь, воздух, смертных и бессмертных, растения, животных, — и все эти формы составляют по природе одно и управляются одной душой и силой. И поэтому все это сравнимо с полисом из-за множества, то становящегося, то умирающего, а также из-за красоты и справедливости устройства. Это учение, по Диону Хрисостому, имеет целью приобщить людей к богам и соединить одним логосом в единую общность все мыслящее, ибо разум — единственное прочное и нерушимое основание общности и справедливости. Исходя из подобного учения нельзя назвать полисом нечто, имеющее низких и мелочных вождей, разрываемое мятежами из-за тиранов, демоса, олигархии и тому подобных порождений несовершенства, но можно назвать справедливую царскую власть, подобную правлению Зевса во вселенной, его полисе (XXXV, 29–32). Космос воплощает благо и мудрость. Он движется бесчисленные века и периоды благодаря правящему началу, доброй судьбе, справедливости, предусмотрительности, приобщая нас своей общей природе, делая пас членами одной политии, управляемой единым законом. Его чтят друзья богов, будь то цари или частные люди (1, 45). Дион Хрисостом обличает людей, уклоняющихся от исполнения своего долга родине, называя их дезертирами, бесполезно расходующих время на погоню за деньгами, на сплетни об императоре и всякие пустяки (XX, 1–2, 7, 16, 26). Сам он, по его словам, исполняя долг философа, приучал римлян жить умеренно, справедливо, презирать богатство и почести, потому что только так они сделают свой город великим и поистине могучим, тогда как теперь он возбуждает недоверие и не находится в безопасности (XIII, 31–37).
Много сходного мы находим и у Апулея. В своих философских сочинениях «О Платоне и его учении», «О мире», «О божестве Сократа» он также исходит из единства совершенного и прекрасного космоса, объединенного высшим умом и мировой душой, проникающей во все части космоса, во все существа как их индивидуальные души. Мир, говорит он, это упорядоченность. Все в нем связано взаимной симпатией, обеспечивающей прочность и вечность мира, несмотря на противоположность входящих в его состав элементов. В этом ему подобен город, в котором соединены богатые и бедные, юноши и старцы, мудрые и невежды, хорошие и плохие. Если такой город хорошо управляется, его различные элементы составляют гармонию и он прекрасен. Так и в природе: одно во всем и все в одном. Нет ничего выше мира (космоса), и то, что кажется зловредным для одного места, может быть благотворно для целого. Закон природы, как и закон города, раз принятый, неизменен. Он движет умами, повинующимися его господству: ради пего действует каждый в своей сфере — магистраты, воины, судьи, ради него раздают пароду дары, устраивают пиры, приносят богам жертвы, чтят мертвых, сочиняют поэмы, поют гимны. Каждый исполняет свой долг перед другими, повинуясь велению законов и общей власти, и этот закон справедливости и есть бог.
Достойно внимания, что Апулей, как и Плутарх, уделяет большое внимание учению о демонах. Верховный бог пли боги слишком совершенны и духовны, чтобы вмешиваться в дела мира и людей, утверждал он. Но став на такую точку зрения, соответствовавшую тогдашнему философскому восприятию божества, пришлось бы отказаться от идеи единства мира, оторвать небесное от земного, божеское от человеческого, словом, разрушить версию о «великом полисе богов и людей», на которой зиждилось учение о добродетели и о долге каждого служить целому. Противоречие устранялось введением иерархии промежуточных между высшими богами и материальным миром существ — демонов. К ним относились традиционные божества греко-римского пантеона, ведающие отдельными явлениями, процессами, событиями в жизни космоса и людей, а также отождествлявшиеся с Ларами и Гениями души людей, живущие в их теле, освобождающиеся и обретающие самостоятельное бытие и функции после смерти тела. Демоны, доступные аффектам и чувствам, чуждым высшим богам, могли воспринимать молитвы людей, откликаться на приятные им формы культа, давать предсказания и т. и. Апулей сравнивает высшего, совершенного бога с императором, не вмешивающимся в мелкие жизненные дела, демонов — со служащими императору управителями разных рангов и функций. Так сохранялась идея единства космоса, человеческого рода, полиса.
Следующим отсюда выводам посвящена вторая книга «О Платоне и его учении», приспосабливающая учение Платона о морали к современным Апулею и принятым в его среде взглядам. Civitas он определяет как общность большого числа людей, среди которых одни правящие, другие управляемые, но все соединены согласием, оказывают взаимную помощь, регулируют свои функции общим законом справедливости и желают и не желают одного и того же. Человека с детства следует учить добродетели, чтобы он знал, что рожден не для себя, а для родины и для близких, чтобы он стремился к честному, руководствовался законностью (iustitia), будет ли он правителем или подчиненным, ибо iustitia тождественна добродетели в целом. Она обусловливает честность во взаимоотношениях между гражданами, общее пользование общественным достоянием, справедливое пропорциональное распределение земли, чтобы хорошие получили больше (но не свыше определенного максимума), плохие меньше, чтобы хорошему и деятельному человеку, заботящемуся об общей пользе, оказывалось предпочтение в воздаянии почестей, а худшие граждане не имели никакого достоинства — dignitas. Люди порочные, не желающие учиться добродетели, корыстолюбцы, властолюбцы, тираны должны быть наказаны, вплоть до их умерщвления. Во всяком случае, они должны быть повинующимися, а не повелевающими, рабами, а не господами. Истинный мудрец не воздает злом за зло, ни в чем не нуждается, не может быть беден, так как бедность порождается не отсутствием денег, а присутствием неумеренных желаний. Он умеет постоянно отделить душу от тела, а потому не боится их окончательного разделения — смерти. Вместе с тем он обязан вести не созерцательную, а деятельную жизнь, заботиться об общем благе города, направлять массу плебеев и крестьян так, как душа направляет тело, улучшать и пополнять законы, насаждать дисциплину и умеренность ко благу города, прибегая к силе в случае необходимости.
Ссылаясь на Платона, Апулей перечисляет четыре вида искажения республики: излишнее стремление к почестям, которое наступает, когда наиболее предусмотрительные люди изгоняются магистратами, правящими не благодаря мудрости, а благодаря насилию; переход власти в руки немногих богатых, подчиняющих себе многих бедняков и считающих, что право на власть дают не добрые нравы, а богатство; захват власти множеством бедняков, выступающих против богатых и принимающих закон, согласно которому всем равно дозволяется занимать почетные должности; правление тирана, противозаконно захватившего власть и требующего от граждан повиновения своим капризам. Спасать граждан от подобных бедствий призваны мудрые и добродетельные люди и повиновение справедливым законам.
Вместе с тем Апулей, отдавая предпочтение людям хорошего происхождения и состоятельным, как и другие современные ему философы, превозносит дающую духовную независимость бедность.
Сходные мысли были у Плутарха, писавшего, что не беден имеющий необходимое для поддержания жизни. И если он даже очень беден, он мог бы прокормиться, имея руки, ноги, голос, уча детей грамоте, служа привратником, матросом; ведь работал же на мельнице философ Клеанф. Аналогичные темы развивал Дион Хрисостом, одно время склонявшийся к умеренному кинизму и часто ссылавшийся на киника Диогена. Звери, писал он, довольствующиеся тем, что находят в природе, живут правильнее людей, скучившихся в городах, изнеженных, причиняющих друг другу массу зла и использующих свой ум для изобретения все новых наслаждений, от погони за которыми жизнь становится все более тяжелой (VI, 25–29). В своей знаменитой «Эвбейской речи», проиллюстрировав преимущества простой сельской жизни на примере двух семей пастухов, поселившихся вдали от города на лоне природы, он призывает бедных людей жить своим трудом, а не подачками.
Предпочтительность простой и бедной жизни, обосновывавшаяся философами (хотя в этом смысле их учению вряд ли кто-либо, включая их самих, следовал из высших классов), имела для последних значение не только как возможный путь к духовной независимости, но и как некая необходимая маскировка (отсюда слова Апулея, что богатые скрывают свое богатство). Как уже упоминалось, люди, так или иначе возвысившиеся, вызывали подозрение и сами опасались, что против них может ополчиться городская беднота. Социальные конфликты были достаточно остры, что отлично сознавало тогдашнее общество. В Псевдо-Квинтилиановых «Декламациях» тема вражды богатого и бедного — одна из самых распространенных. Богатые обвиняют бедных в злоупотреблении свободой, постоянных нападках на людей обеспеченных (IX, 3), в том, что они ненавидят высших из-за собственной униженности и отсутствия каких-либо благородных чувств (XI, 2). Бедные говорят о самовластии и жестокости богатых, об их презрении к людям маленьким и беззащитным, о чинимых ими обидах и насилиях, о роскоши, в которой живут не только богачи, но и их приближенные рабы, о практикуемых ими подкупах с целью добиться высоких должностей и новых богатств, о порабощении бедных теми, кто выдает себя за их «благодетелей», и противопоставляют всем этим беззакониям свою простую и честную жизнь (XIII, 252, 301, 305, 331).