Культура на службе вермахта
Шрифт:
Одним из кульминационных мероприятий литературной жизни Германии с 1938 по 1942 гг. были Веймарские дни поэзии. В 1938 г., после аншлюса и присоединения Судет, темой Веймарских дней стала «Пропаганда немецкой культуры за рубежом», в 1941 г. — «Ведущая роль немецкой литературы в новой Европе»{248}. Из четырех организованных Геббельсом поэтических «Веймарских слетов» две были посвящены военным темам. В 1940 г. темой была «поэзия в войнах рейха», а в 1942 г. — «воин и поэт». В этих слетах принимали участие и поэты в униформе вермахта. Премии особенно часто получали военные романы, посвященные войнам прошлого. И вообще, исследователи отмечают, что в войну военная литература стала довольно популярна{249}. Для того чтобы сделать смерть на войне привлекательной, нужно было придать ей смысл, поэтому все аспекты нацистской военной беллетристики сводятся к оправданию, к мотивации смерти и убийства на войне. Нацистские писатели пытались приравнять ее, с одной стороны, к спортивным достижениям, с другой стороны — к героическому труду на общее
С началом войны пропагандистская литература начала уступать ведущее место литературе развлекательной, поскольку напряжение военного времени требовало разрядки. Вследствие ее важности стало расти значение специальной литературы — таким образом система библиотек стала все более приближаться к «утилитаристской» модели функционирования. В этой связи следует указать на «материальную силу аполитичных книг»{250}; этот аполитичный мир развлекательной литературы произвел на свет огромное количество стереотипов. Речь идет об образах, которые способствовали распространению нацизма и «нормальному» его восприятию, но сами по себе не содержали картин насилия и разрушения. Так, рассказы о пчеле Майе, необычайно популярные среди детей в Германии, способствовали самоидентификации подрастающего поколения, не являясь идеологической литературой. Или другой любопытный пример — немецкий историк Михаэль Хан развивал тезис о том, что Холокост и планы порабощения славян были следствием увлечения Гитлера чтением совершенно аполитичных романов Карла Мая об индейцах. При этом в воображении Гитлера Америка была аллегорией современности; ее Германии суждено было завоевать и «скорректировать» в расовом отношении{251}. Гитлер говорил, что его радуют просторы Востока Европы, на котором немцы наконец-то обретут свободу движения. Или что огромным преимуществом Америки является пространство, чего так недостает немцам. Планируя строительство дорог на Востоке, Гитлер собирался через каждые сто километров строить маленький город с салуном и таким образом сделать «русские прерии» обозримыми{252}. После завоевания России Третий Рейх, по мнению Гитлера, достиг бы полной автаркии. «Российские просторы стали бы нашей Индией», — говорил Гитлер.
На его взгляд, этим пространством можно было бы управлять при помощи 250 тыс. человек, а для колонизации этих просторов планировалось использовать европейцев. За три века, считал Гитлер, «Восточную Европу можно превратить в цветущий край, наведя в ней подобающий порядок»{253}. Борьбу с партизанами Гитлер сравнивал с войной с индейцами: все это должно вызвать к жизни новую «индейскую» романтику{254}. Такой неожиданный поворот приняло чтение развлекательной литературы…
Большую роль в популяризации чтения в Третьем Рейхе сыграли библиотеки. Для немецкой системы публичных библиотек 1933 г. не стал поворотным пунктом в истории — каких-либо качественных перемен не произошло. Нацистские идеологи взялись за решение традиционной задачи — охватить всю страну плотной сетью народных библиотек. Большинство старых библиотечных функционеров было готово даже к радикальным действиям против платных библиотек (Leihbibliotheken){255}. Эта политика осуществлялась параллельно с закрытием церковных библиотек и библиотек профсоюзов и левых партий. Затем все библиотеки были «очищены» от евреев и левых; из библиотек по заранее составленным спискам прошло изъятие книг. Как ни странно, но число народных библиотек в Третьем Рейхе действительно существенно выросло: если в 1933 г. их насчитывалось около 6 тыс., то в 1942 г. — 25 тыс.{256} Библиотеки создавали (для немцев, разумеется) даже на территории оккупированной Польши, в Люксембурге и Эльзасе. В 1937 г. был выдвинут лозунг — «Каждой деревне по библиотеке». При этом нормой, к которой стремились нацистские функционеры, было 200 книг на 500 немцев, а в населенных пунктах с числом жителей более 30 тыс. в библиотеке был и штатный оплачиваемый библиотекарь{257}. С 1937 г. неожиданно обозначилась тенденция развития библиотек в сторону свободного доступа к фондам (Freihandbibliothek); эту форму обычно рассматривают как выражение демократических тенденций и модернизации библиотечного дела{258}. Абстрагируясь от нацистской идеологии, нужно признать, что система библиотек в Германии претерпела в те годы несомненный взлет.
Центром библиотечного дела в Третьем Рейхе была Немецкая библиотека (Die deutsche Bucherei) в Лейпциге; здесь составляли немецкую национальную библиографию и занимались каталогизацией всей литературы на немецком языке. С 1935 г. по решению властей она стала получать обязательный экземпляр каждой книги, вышедшей в Германии. Второй по значению была Прусская государственная библиотека, ныне Немецкая государственная библиотека. Впрочем, в отличие от Франции или США, в Германии никогда не было стремления централизовать в одной национальной библиотеке все книжные сокровища.
В отличие от «народных библиотек» (Volksbuchereienj, земельные и городские библиотеки (Landes- und Stadtbibliotheken) не имели практического значения для народного просвещения, так как предназначались преимущественно для научно-исследовательских целей. Поэтому для нацистов они не представляли интереса: после 1933 г. их не подвергали «чистке», даже наоборот — часть книг,
11 мая 1933 г. в Берлине разыгрался один из самых удивительных и скандальных спектаклей в истории XX в. — сожжение 20 тыс. книг. Список из 200 авторов и 125 названий беллетристических и публицистических произведений был подписан министром просвещения Рустом {260} . Гейне как-то сказал, что там, где жгут книги, вскоре будут жечь людей. И вот уже 11 мая 1933 г. произошло символическое для нацистской культурной политики событие — в этот день жгли книги неугодных нацистам авторов: Томаса и Генриха Маннов [16] , Лиона Фейхтвангера, Якоба Вассермана, Арнольда и Стефана Цвейгов, Эриха Марии Ремарка, Вальтера Ратенау, Альберта Эйнштейна, Эмиля Людвига, Альфреда Керра, Гуго Пройсса, Джека Лондона, Эптона Синклера, Хелен Келлер, Маргарет Сантер, Герберта Уэллса, Хевлока Эллиса, Артура Шнитцлера, Зигмунда Фрейда, Андре Жида, Эмиля Золя, Марселя Пруста. Впрочем, названия и авторы запрещенных книг предусмотрительно (запретный плод сладок!) не публиковались, лишь позже по служебным каналам стали распространяться «черные списки» — публике они не были доступны {261} .
16
Генрих Манн на самом деле обладал какой-то странной желчностью и неприятием всего немецкого, что очень искажало перспективу и странным образом сужало его кругозор. Ср.: Кракауэр 3. Психологическая история немецкого кино. М., 1977. С. 219.
Во время оргии сожжения книг Геббельс держал речь, которая начиналась так: «Немцы! Сограждане, мужчины и женщины! Век извращенного еврейского интеллектуализма пришел к своему бесславному концу, немецкий дух торжествует! Предавая огню эти зловредные измышления, вы совершаете правое дело! Это великое, славное и символическое событие! Прошлое сгорает в пламени, будущее нарождается в наших сердцах»{262}. Сожжение книг сопровождалось скандированием лозунгов: «Против классовой борьбы и марксизма!», «Против морального разложения!», «Да здравствует нравственность, семья и государство!», «За уважение и благоговение перед бессмертной немецкой культурой!», «Долой еврея Фрейда с его бесстыдством, разлагающим душу немецкого народа!»{263}
По какому принципу отбирали литературу для сожжения, указывает докладная записка функционера Министерства пропаганды доктора Херманна, который подразделял «вредоносную» литературу на три группы. Первая, как самая «вредоносная», подлежала аутодафе, уничтожению (например, книги Ремарка). Книги второй группы (например, произведения Ленина) должны помещаться в библиотеках в специальные шкафы для «отравленной литературы» (Giftschrank). К третьей группе причислялись книги, в отношении которых еще предстояло решить: отнести ли их к первой или ко второй группе. К записке прилагался список из произведений 131 автора. Текст служебной записки был опубликован после сожжения книг в качестве служебной инструкции для публичных библиотек{264}. Научных библиотек, как говорилось выше, эти запреты не касались, но в народных библиотеках много книг было изъято и сожжено. «Фелькишер беобахтер» сообщал, что только в Берлине политической полицией было конфисковано свыше 10 тыс. центнеров (!!!) книг{265}.
Среди подлежащих сожжению были и книги Гейне. Любопытно, как нацисты обходились с наследием этого великого немецкого поэта: он был евреем. Наиболее известные его стихи, вошедшие в постоянный культурный обиход, были объявлены «народными», а большие произведения запрещены как еврейская литература, «не укорененная в немецком народе и потому чуждая ей». (Нацистский литературовед Фридрих Зибург писал, что отсутствие немецких народных корней в творчестве Гейне ведет к обесцениванию и практической бесполезности его для немецкой культуры, которая якобы склоняется к мистицизму, а творчество Гейне лишено всякой мистики.){266}Зато Гете и Шиллера в Третьем Рейхе, напротив, весьма ценили; это соответствовало вкусам самого Гитлера. Дабы подчеркнуть огромное значение Гете для формирования немецкой духовной жизни, Геббельс допустил даже крайне несвойственное для него самоуничижение — он сказал: «Я постоянно ношу с собой и перечитываю первую часть «Фауста», но для второй части я слишком глуп»{267}.