Культура, стремящаяся в никуда: критический анализ потребительских тенденций
Шрифт:
Вероятно, кризис — это проявление целенаправленной политики обнищания огромных масс людей (в планетарном масштабе), инициируемой сверхэлитой, состоящей преимущественно из руководителей крупнейших транснациональных корпораций и банков. Недаром ведь, как замечает Р.И. Хасбулатов[91], кризис привел к укреплению монополистического капитала путем поглощения крупными компаниями мелких (например, банк «JP Morgan Chase» поглотил банковскую сеть «Washington Mutual»), к альянсу государства с крупными частными корпорациями. Об этом же пишет Н. Стариков: кризис инициировали владельцы Федеральной резервной системы — частной (!) и неподконтрольной правительству США структуры, которая печатает не обеспеченные доллары и заваливает ими весь мир, скупая путем грандиозной аферы мировые богатства. В результате кризиса акции многих банков упали в цене, а руководители тех банков, которые были в курсе намечавшегося обвала, спокойно выкупили эти акции, устранив конкурентов и прибрав к рукам за бесценок их собственность. Причем государственная помощь многим потерпевшим крах банкам (например, Lehman Brothers) не оказывалась[92]. Это и есть то, что называется сегодня неолиберализмом. Когда происходит монополизация, рынок в традиционном понимании, предполагающий конкуренцию, становится иллюзорным. Помимо монополизации банков и централизации денег, кризис выгоден мировому истеблишменту тем, что способен привести к смещению неугодных ему правительств разных стран; возмущенные своим обнищанием люди выйдут на улицы и потребуют отставки правительства, которое ничего не делает или не может сделать в борьбе с кризисом. Сейчас США не могут развязать войну всех против всех таким образом, чтобы самим в ней не участвовать. Поэтому
Сейчас особенно прославляют в деле инициирования кризиса председателя Федеральной резервной системы (1987–2006 гг.) Алана Гринспена, структура которого раздула ипотечные и деривативные пузыри. Дериватив (фьючерс) — это вторичная ценная бумага, акция акции. Он берется в долг не под реальный залог, а под то, что должно появиться; например, какое-нибудь месторождение, которое вы планируете разрабатывать. Гринспена можно назвать последователем Джона Ло, который еще в начале XVIII века во Франции создал грандиозную финансовую пирамиду, в конце концов обрушившуюся. Ло умер в нищете и безвестности, но его дело продолжает жить. Перед Великой депрессией, в 1929 г., был создан так называемый моржевой займ, который сводился к следующему: для покупки акции нужно было заплатить вместо 100 % ее стоимости всего 10 %. Количество игроков на бирже начало увеличиваться, некоторые брали кредиты для покупки акций за 10 %. Мало кто обратил внимание на то, что биржевому брокеру было позволительно потребовать от владельца акции внести незамедлительно оставшиеся 90 %. И внезапно брокеры разом потребовали эти деньги. Владельцы сразу стали продавать акции. Курс акций упал, банки и предприятия стали банкротиться. Нечто подобное было спроектировано перед современным кризисом.
Да и в 1990-е годы в России наблюдалось нечто похожее. При огромной банковской ставке бизнесмены, желающие расширить свой бизнес, не горели желанием брать кредиты в банке. Зато вместо банков появлялись бандиты, которые давали в долг под меньший процент и договаривались с бизнесменом, что он вернет деньги, например, через три года. Внезапно, по истечению гораздо меньшего времени, бандиты обращались к бизнесмену с требованием погасить долг и тем самым нарушали договоренность. Бизнесмен отдать деньги не мог, поэтому у него просто забирали бизнес. Схемы очень похожие. Федеральная резервная система США подсадила на кредитные долги как население Америки, так и другие страны. Переаккредитация закончилась, и кредиторы стали требовать возвращения долгов. Страны-должники, будучи не в состоянии расплатиться, в качестве компенсации обязуются отдавать свои природные ресурсы, «правильно» голосовать в ООН, позволять размещать американские базы на своей территории, всецело участвовать в «поддержке демократии» и т. д. При этом должник все равно остается должником, становясь эксплуатируемым кирпичиком расширяющейся глобальной империи.
Мировые кредиторы заинтересованы именно в невозврате кредита; им не нужны проценты, им необходимо лишить посредством кредита кредитуемую страну ее независимости. Процент постоянно повышается, страна берет все новые кредиты, и на каком-то этапе ее ВВП покрывает только возврат процентов, а не общую сумму долга. А государства, которые не хотят брать в долг, объявляются недемократическими. Если они вместо дальнейшего взятия кредитов объявляют о стратегии сокращения расходов, американцы призывают на основании данного сокращения оппозиционные ряды этих стран бороться с государственной тиранией и произволом; мол, вам сократили дотации и зарплаты, и вы не должны оставлять это без внимания. Правительство зажимается тисками: его решение отдать долг губительно, а решение сократить расходы крайне непопулярно. Особенно оно непопулярно тогда, когда с телеэкранов чиновники вещают о сокращении расходов и вместе с тем сами продолжают пользоваться крайне высокими потребительскими благами. Разворачивая против таких непослушных государств мощную агиткампанию, а также дестабилизируя их экономику, США вынуждают их опять брать в долг. Примечательно, как многие либералы призывают правительство брать в долг, считая, что эта процедура улучшает экономику. С подобным же успехом можно призывать к взятию в долг не правительство, а отдельного человека, говоря, что, мол, чем выше у тебя долг, тем большим доверием ты пользуешься со стороны инвесторов. Примерно этим и занимается потребительская индустрия, стимулирующая кредитоманию. Однако есть сомнения, что такие пропагандисты сами имеют личные долги на миллионы (пусть даже тысячи) рублей, да еще и гордятся ими.
При рассмотрении нынешнего кризиса прослеживается интересный парадокс: кризис начался в США, а доллар все равно растет. За американский по происхождению кризис расплачивается весь мир.
Хоть 3. Бауман предпочитает не усматривать за процессами «текучей современности» какую-то злую силу и некоего субъекта, хоть он, подобно многим современным философам и социологам, склонен постулировать некую неопределенную ответственность за последствия глобальных процессов, хоть он считает последствия глобализации непреднамеренными и непредусмотренными, многие положения его теории указывают на наличие субъекта глобализации. Согласно 3. Бауману, международному капиталу необходимы территориально маленькие экономически несамостоятельные слабые государства, не объединенные ни в какие блоки, вступающие на путь либерализации, облегчения сделок на рынках и ослабления налогового бремени. Именно они получают финансовую помощь от мировых банков и валютных фондов и функционируют в качестве местных полицейских участков, обеспечивающих порядок для глобального бизнеса и не порождающих опасений, что они станут препятствием для свободы международных компаний. Государства становятся судебными приставами и полномочными представителями сил, которые они не могут контролировать. Государственные движения в сторону экономических решений могут встречаться с быстрыми и яростными санкциями со стороны банков, бирж и финансовых рынков, желающих отстранить государства от экономики. Политическая экономия неопределенности, выраженная в отмене всяких правил, навязывается территориальным (местным) политическим властям мощью экстерриториального капитала, который стремится ограничить возможности правительств сдерживать свободу передвижения финансов и расчищает дорогу для надгосударственной глобальной власти — намного более сильной, чем локальные политические структуры. Мобильность капитала ослабляет национальную власть, отрывает ее от социальных обязательств и рычагов экономической политики, а также обеспечивает отрыв от ответственности самого глобального капитала. Степень экстерриториальности — главное мерило могущества в современном мире. Подрываются экономический, военный и культурный суверенитеты государств, и государства не могут эффективно защищать свою территорию и население от угроз. Освобожденная от политических сдержек и политического контроля экономика порождает углубляющийся разрыв между бедностью и богатством, стремительно обогащает одних и не менее стремительно исключает широкие круги населения из экономической сферы. Капитал способен перетекать из места в место и освобожден от обязанности возмещать убытки от своей деятельности на той или иной территории, которые бывают весьма ощутимы для проживающих в этой местности: это депопуляция, голод, уничтожение местного хозяйства, отчуждение от экономики огромного количества людей. Города становятся свалками проблем, имеющих не локальные, а глобальные корни. Капитал равнодушен и даже враждебен к тем, кого он использует. Он свободен от социальных обязанностей, в том числе по отношению к собственным служащим, а они теряют возможность оказывать на него сдерживающее влияние; в ином случае капитал вместо переговоров с бастующими работниками просто перетечет туда, где рабочая силу будет более покладистой и менее требовательной. Снятие ответственности — главное преимущество мобильного капитала. Капитал, ранее готовый задействовать масштабные круги трудящихся, сегодня заинтересован не в борьбе с безработицей, а, наоборот, в расширении безработицы, и вознаграждает сокращающие персонал и рабочие места компании, а правительствам предлагает отказаться от борьбы с безработицей, чтобы, мол, не препятствовать «гибкости рынка труда». Нормы прежней трудовой этики теряют функциональность. Даже тюрьмы существуют не для исправления заключенных, не для их социализации и возвращения к трудовой деятельности, а для нейтрализации части населения, которая не нужна как производитель и для которой нет работы; поэтому в тюрьмах перестают занимать заключенных трудом и обрекают их на полную неподвижность, которая является клеймом отверженности для «текучей современности». В исторической перспективе нет ничего, даже отдаленно напоминающего глобальную демократию и равенство. Если глобализация подрывает эффективность действий политических институтов, массовый отход людей от «большой политики» к узким проблемам повседневности не позволяет: создать модели коллективных действий, которые соответствовали бы по своим масштабам глобальной сети зависимостей и могли бы ей противостоять. Политическая фрагментация (раздробленность) и экономическая глобализация (синтез) не соперники, а союзники, стороны одного процесса — процесса перераспределения суверенитета, бедности и богатства, привилегий и лишений, власти и безвластия, свободы действий и ограничений в мировом масштабе, катализатором которого стал радикальный скачок в развитии связанных со скоростью технологии[93].
Можно сказать, Бауман не пишет напрямую об экстерриториальной управляющей структуре вследствие некоей присущей ему осторожности, но эта структура все-таки просвечивает сквозь его повествование. Или же он специально отводит внимание читателя; недаром выпуск его книг финансируется фондом Сороса, книги издаются издательством «Весь Мир», которое является официальным дистрибьютером публикаций Всемирного банка и других международных организаций в РФ, а сам Бауман утверждает бесполезность действий, направленных на борьбу с происходящими глобальными тенденциями; эта медиа-инъекция является важной для делегитимации анти(альтер) — глобалистских мероприятий и самого движения в целом. Если деятельность социолога поддерживают организации глобального капитала, неудивительно, что социолог утверждает бессубъектность процессов той же поляризации в мире, голода, нищеты и т. д. Мол, оно само собой происходит, это веяние эпохи, никто здесь не виноват и вести борьбу не с кем. Бауман абсолютно прав при описании глобальных тенденций и стратегических целей экстерриториального капитала, он правомерно обвиняет экстерриториальный капитал в преступлениях. Но он проявляет абсолютное невежество, когда говорит о бессубъектной сущности капитала, о невозможности бороться с тем типом глобализации, который охватил мир, о возможности влиять только на некоторые локальные процессы, но не на глобальные. Работь: Баумана очень содержательны, в них дается хорошее описание устройства современных обществ и властных отношений, но нельзя сказать, что в них сосредоточена вся необходимая для адекватного осмысления мировых финансовых и властных процессов истина. В них опущена часть истины, которая вносит решающий вклад в объяснение сущностных особенностей глобального мира. Наполненной идео-логизмом, а не содержательностью, представляется не подкрепленная никакими аргументами фраза: «чем больше они [люди] «держатся друг друга», тем более «беззащитными перед глобальной бурей», но также и более беспомощными в решении локальных и, следовательно, своих собственных смыслов и идентичностей они обычно становятся — к вящей радости глобальных операторов, которым незачем опасаться беззащитных»[94]. Совершенно неясно, как именно коллективность, а не индивидуализация, усугубляет беспомощность. Трудно также согласиться с тем, что пишет Бауман в одном месте своей «Глобализации»: будто государства начинают бороться с внутренней преступностью и превращаются в полицейские ради того, чтобы убедить глобальный капитал вложить средства в благосостояние своих граждан. Скорее наоборот, усиление полицейских функций государств происходит с подачки самого капитала, а не по инициативе правительств, желающих привлечь к себе капитал, который с удовольствием разорит страну, а не обогатит ее граждан.
Вспоминается фраза Б. Березовского: «капитал нанимает на работу правительство». Если правительство той или иной страны зависит финансово от банкиров, именно последние осуществляют контроль над государством, приватизируют политику; рука, дающая деньги, сильнее руки, их принимающей. Финансы конвертируются во власть. Приведем знаменитые слова М. Ротшильда, кочующие сегодня из одного источника в другой: «дайте мне контроль над денежным запасом страны, и мне не важно, кто создает ее законы». Как экономика получает приоритет над политикой, так геоэкономика вершит геополитику. «…Можно даже говорить о своего рода ренессансе экономического детерминизма — когда исключительно или преимущественно экономическими обстоятельствами объясняются все мыслимые и немыслимые последствия для взаимоотношений на мировой арене»[95]. Политические решения сегодня принимают финансовые элиты и тем самым оттесняют в сторону главенство государства, которое было влиятельным актором при традиционном капитализме. В политике становится все меньше политики, она истощается, и на ее место приходит политически завуалированная власть финансов. Капитал, гипермобильный и свободный от территориальности, диктует правила для политиков, а не политики отдают приказы капиталу. Как национальные правительства, так и народы утрачивают способность оказывать влияние на капитал и сопротивляться ему. Номадичность, кочевнический характер капитала одерживает реванш над привычной оседлостью, а также теряет всякие обязательства перед огромной армией рабочих.
В середине XVIII века только из Индии, удушаемой налогами, Англия извлекала ежегодно огромнейшие доходы. Экономику Индии, прославившейся высоким качеством производимых тканей, просто уничтожили на корню, и тем самым вызвали в стране страшный голод. Англия хотела облегчить конкуренцию для своих хлопчатобумажных товаров, которые по своему качеству значительно уступали индийским, и ей это удалось. Ей, помимо этого, хотелось выжать все соки из поверженной Индии, и это тоже удалось ценою миллионных человеческих жертв. До разграбления Индии Англия подчинила себе некогда процветающую Ирландию, которая стала всего лишь источником дешевого сырья для Англии. В ней была разрушена вся промышленность, в первую очередь текстильная, вследствие чего голод сократил население страны в разы. Но английская паразитическая экономика на этом только крепла. «Чтобы создать современную относительно сытую Великобританию, нужно было столетиями грабить и грабить колонии, вывозя их них материальные ценности в огромных размерах»[96]. Когда-то англичане покупали у китайцев чай, но по требованию жителей Поднебесной расплачивались не деньгами, а серебром. В конце концов серебро стало заканчиваться, а потребность в чае только возрастать. При этом Китай не нуждался ни в каких товарах, произведенных в Англии. Тогда англичане «предложили» свой вариант «взаимовыгодного торгового обмена». Они создали наркотраффик в Китай и, поставляя выращенный в Индии опиум, смогли извлечь выгоду из раскачки китайской экономики, а также серьезно наркоманизировать китайское население. Стороны поменялись местами; теперь уже Англия выигрывала от взаимодействия, а не Китай. Китай из сильной автономной державы превратился в зависимую страну, а его народ — чуть ли не в нацию наркоманов. И это выгодное для Царицы Морей положение сохранялось очень долго, несмотря на противодействие со стороны китайских властей. После опиумной войны Китай проиграл и попал в еще более кабальное положение, так как ему пришлось снять запрет на ввоз опиума, выплатить огромную контрибуцию, отдать Гонконг под британскую юрисдикцию. За счет колоний и экономических удавок поддерживался уровень жизни англичан. За счет финансового колониализма поддерживается уровень жизни американцев. Не либерализм приводит к повышению потребительских благ в этих странах, а эксплуатация других стран.
Да, Россия в целях обеспечения экономического роста изымала народную собственность, как это было при Сталине, но она никогда не опускалась до колониализма, как страны «золотого миллиарда», обеспечивающие себе благосостояние за счет дикой эксплуатации и грабежа других этносов. Так, в Гаити транснациональные корпорации платят рабочим 11 центов в час, а в Индонезии в 1990 г. на обувном предприятии дети за 13 центов в час шили туфли, себестоимость которых составляла 2,6 доллара и которые продавали за 100 долларов. При этом США отказалась подписать международную конвенцию, запрещающую детский и принудительный труд[97].
Потребительской культуре трудно возникнуть и воплотиться в реальную практику в стране, где недостает производства, поскольку потребление следует за производством, а не наоборот. Этот тезис работает при условии, что данная страна не эксплуатирует никакие другие. При обостренном товарном дефиците потребительству просто не на чем сформироваться, так как именно товарный профицит способен стать твердой основой для формирования данного типа культуры. Однако потребительство, сформированное на товарном многообразии, неся в себе высокомерное отношение к производительному труду, бьет по национальной экономике нежеланием легиона консьюмеров быть вовлеченными в сферу производительного труда. Соответственно, используя производство, потребление борется с ним. Такая ситуация приводит не к ликвидации производства вследствие реализации принципа «если никто не хочет производить, то производить некому», а перенаправляет национальную ориентацию на иностранную продукцию; то есть сами предпочитают покупать, делегирую обязанность производить кому-то другому (самый яркий пример — США). Отсюда следует сделать вывод, что потребление паразитирует на производстве и на производящих субъектах.