Культурные особенности

Зарубин Александр

Разворот, хруст дерева — они въехали задом в старый, разрушенный двор. Рухнувшая крыша, обгорелые, измочаленные пулями балки опорных столбов. Дом местного кузнеца. Эрвин свернул сюда, чтобы оглядеться перед финальным рывком. До амбара и Яго осталось всего — ничего. Каких-то двести метров по прямой, не хотелось нарваться по глупому перед самым финишем.

Бэха проскрежетала днищем, зацепила и отбросила в сторону кровельный лист. Ирина сзади — ойкнула вдруг. Чудным, булькающим в горле звуком. Машина затихла, Эрвин — рывком — перегнулся, посмотрел вниз, под колеса. И тоже с трудом удержал на месте желудок. Светлые косы, ободком вокруг лба — белые, трепещущие цветы. Будто бы даже пахнут

еще — тонким, щекочущим нос ароматом. Лицо уцелело, Эрвин узнал ее — тогда, на площади, девчонка с венком на голове. Что-то спросила тогда, засмеялась, вогнав Ирину в краску. Эрвин не понял — что. И уже не поймет. Голова и лицо уцелело, а то, что ниже — нет. Насильников было много, и на воображение они не жаловались.

— Эрвин, это как? — лицо у Ирины — бело, все от шеи до корней волос. Губы дрожат.

— Никак… — рявкнул Эрвин. Спрыгнул с машины, кинул обратно кровельный лист. Прикрыл тело, аккуратно, бережно. Еще не похороны, просто — подальше от глаз… Рядом, в углу — небрежно отброшенная старая совковая лопата, вся, от лезвия до черенка — тоже в крови. Должно быть, именно ей и убивали.

Почему-то вспомнился давешний теплый вечер, целая еще Фиделита, прогретые солнцем камни и тихий голос отца Вениамина:

«Ветхий завет потому и ветхий, юноша, что люди с тех времен чему-то, да научились».

Бинокль лег в ладонь, провернулись, настраиваясь на резкость, окуляры.

— Только кто-то, похоже, остался на второй год, — хищно прошептал Эрвин под нос, оглядывая сквозь цейсовское стекло боевые порядки осаждавших амбар и Яго налетчиков.

Не так уж и много, человек тридцать. В две цепи, одна залегла в укрытиях лицом к амбару, к серым высоким стенам — сторожат Яго. Стены — всера блестящие, новые, теперь изрыты прямыми попаданиями и выщерблены, но держатся. Другая цепь поспешно разворачивается поперек улицы… Еще группа — точнее, тесный кружок — на коленях, в углу, под кровлей разрушенного сарая. В центре — какой-то здоровый, голый по пояс хмырь с прической, закрученной кверху, на манер оленьих рогов. Эрвину он поначалу напомнил десантного замполита — тот так же смешно говорил, помогая себе руками. На лица, с пальцев «рогатого» брызнул, потек волной порошок. Толпа рявнула вдруг «кванто кхорне»… Эрвина передернуло. Глаз уколол тихий блеск. Слева, на дальнем краю села, в тени под навесом… Аккуратно подкрутить окуляр…

— Черт… — прошипел себе Эрвин под нос, — едва не вляпались.

Из-под навеса, из тени балкок и перекрытий щерила с треноги беззубую пасть дуло безоткатной, автоматической пушки.

— О, черт… прошипел Эрвин еще раз, оглядывая поле. Толково поставили, не обойдешь… А переть в лоб — на ровном месте, на ствол калибра сто миллиметров — от бэхи останется рваная, пустая коробка. Бессмысленная, черная, выгоревшая изнутри. Разве что…

Сзади — стук дерева и звук осторожных шагов. Эрвин обернулся — и увидел Ирину. Она спрыгнула с брони… На минуту замерла, присела, закрывая глаза убитой.

— А ведь я помню ее… — сказала она вдруг тихо… — вчера, на площади. Она еще на предмет твоего гарема шутила… спрашивала, есть ли места… Но господи, лучше бы я согласилась тогда…

— Ир, не надо сейчас…

— Я в порядке, Эрвин, не думай. От Эви гонец — Яго просит поторопится.

— Гонец? — переспросил Эрвин. И замер, недоговорив. У Ирины на рукаве — серебристая, тонкая лента. С трещоткой на гибком хвосте… Хрипло каркнул сверху орлан. Змея подняла голову, зашипела.

— Передай Эви, мы скоро…

Эрвин на полном серьезе кивнул. И добавил, глядя прямо в черные змеиные глаза:

— Вот только с пушкой придумаем, что делать…

Змея зашипела опять, мелькнул длинный язык

меж клыков — раздвоенное, тонкое жало.

— Эрвин, ты посмотри выше…

Выше укрытого в руинах ствола, в тени, скрытая от глаз за искореженной кровлей, почти над головой пушкарей вилась кольцами толстая, изумрудно — зеленая лента.

— Ага… — оскалился Эрвин — хищно и зло. Запрыгнул обратно в бэху, подсадил Ирину, махнул рукой Мие — «заводи». Глухо взревел мотор. Рев пролетел над головами людей, над полем до стен и обратно. Тяжелый и яростный рев. На поле перед амбаром — «рогатый» хмырь поднял руки, завопил своим — нечеловеческим, яростным криком. Эрвин не разобрал — что. Довернул вдоль горизонта стволы и поймал врага сеткой прицела.

Мир качнулся в глазах. Вверх и вниз — машина рванулась вперед, завывая и кренясь на рессорах. Серое небо, черная земля. В черной рамке прицела. Короткая, яркая вспышка, «рааашшшш» — короткое, вкрадчивое пенье воздуха. Близко, у самого уха. И только потом — громкое «бум». Вспышка, маленький рыжий огонь впереди. Пушка успела выстрелить. Эрвин, обернувшись, увидел, как — медленно — отлетает прочь яркая, блестящая гильза, как щерит зубы в улыбке чернявый наводчик, как — тоже медленно, плавно, как под водой — доворачивает на цель дымящееся, тонкое дуло. У наводчика — кожа белая, в алебастр или прокисшее молоко. А над губой смешной клок волос — недобрился.

Лязгнул стопор. На мгновение заклинило пулемет. Как на грех — обеими стволами в другую сторону.

А потом сверху свесилась изумрудная гибкая плеть. Длинная, толстая — куда шире дымящегося дула — и гибкая. Живая, увенчанная треугольной головой. Упала, оплела кольцами станины, зарядные ящики, дуло пушки, людей. И сжалась, перемешав все в миг в одну красную, кровавую кашу. Бэха качнулась, время на глазах ускорилась обратно, до нормального хода — резко, толчком. Визг тормозов хлестнул по ушам. В глазах — серые стены, дым, искаженные лица и рыжее пламя — колесом. Бэха проскочила поле насквозь, развернулась — лихо, с заносом, под вой сирен и отчаянный скрип дымящихся черных покрышек. Миа из-за баранки крикнула — в тон машине, лихо и яростно:

— Ахой. Эрвин, мочи собак…

Глухо выл пулемет, поливая огнем из стволов чужие, украшенные перечеркнутой молнией цепи. Ответный огонь слабел — глухое винтовочное так-так еще летело с разных сторон, но уже реже и реже. Бэха чуть сбавила ход, Эрвин как бешенный крутил стволами туда-сюда, щедро поливая свинцом каждый серый дымок и каждую рыжую вспышку. Еще разворот. Пластиковая, серая стена амбара — уже рядом. Лязг стали, четкий, отрывистый залп — коммандо вступило в бой. Эви махнула рукой, высунувшись на миг из укрытия. Рано — пуля чиркнула по гребню, рядом с ее головой. Скрип турели, оба ствола — в разворот. Налево, на вспышку. Полыхнула короткая очередь, брызнула в небо желтая кирпичная крошка, чужой стрелок дернулся, упал и затих. А рядом, на поле….

Эрвин невольно сморгнул. И еше раз. И еще, видя, но не понимая. Зеркальнолицый, здоровенный дикарь — тот самый, огромный, с волосами, скрученными на затылке на манер оленьих рогов. Он стоял во весь рост, с ухмылкой, щеря на Эрвина крупные желтые зубы. Под ногой — камень, перепаханный вдоль и поперек очередями. Эрвин выругался- люто, сквозь сжатые зубы. Довернул пулемет, поймал «рогатого» сеткой прицела, мягко, привычным за сегодня жестом, спустил оба курка. Сверкнули молниями трассера, пули пропели, выбили фонтан брызг на земле. Дикарь подпрыгнул на месте, захохотал, показав замершему Эрвину средний палец. Подпрыгнул опять — смешно, дернувшись обеими ногами на месте. А потом развернулся и побежал. Большими прыжками, к бэхе, смеясь на ходу как безумный. А в руках его…