Культурология: Дайджест №3 / 2009
Шрифт:
Тезауро стремится построить теорию искусства, которая вела бы к постижению всемирного символа, Божественной Метафоры, восходя по ступеням познания от видимого к ощущаемому, от ощущаемого к произнесенному слову и музыкальной фразе, от внешнего к сокровенному.
Сам Господь, говорит Тезауро, создает мир метафор, аналогий и остроумных кончетто, которые представляются непосвященным простыми украшениями, в то время как речь идет о сотворении мира! (2)
Остроумие Тезауро понимает как одно из проявлений Разума. Из двух основных качеств Остроумия – Прозорливости и Многосторонности – Тезауро особенно ценил последнее. Прозорливость проникает в затаенные свойства предметов: «… в субстанцию, материю, форму, случайность, качество, причину, эффект, цель, симпатию, подобное, противоположное, одинаковое, высшее, низшее, а также и в эмблемы, собственные имена или псевдонимы». Многосторонность же быстро охватывает все эти существа в их соотношении, она «их связывает и разделяет,
Люди, владеющие быстрым разумом, «кроме чудесных исключений», обычно несчастливы. И если житейски искушенная Прозорливость ведет людей к важным должностям и благоденствию, то острота ума отправляет их в богадельню. И тем не менее многие предпочитают славу Остроумия всем благам Фортуны.
Вся поэтика Тезауро зиждется на Метафоре. В ее высшем символическом значении Метафора становится последней целью Остроумия, которому приходят «на помощь» другие риторические фигуры, и прежде всего кончетто – умение сводить несхожее. Пытаясь установить некую метафорическую иерархию, Тезауро обращается не только к литературе, но и к зодчеству. По мнению итальянского теоретика, простое подражание симметрии природных тел не способно вызвать к жизни гениальные картины или скульптуры. Только те создания заслуживают «титула гениальных», которые рождены острым разумом. Это проявление Остроумия осуществляется в необычных украшениях на фасадах зданий, в капителях колонн. И Тезауро далее перечисляет признаки барочного стиля в архитектуре: «…капители, изобилующие листьями, фригийские узоры, триглифы, фризы на колоннах дорического ордена, большие маски, кариатиды…» (5, с. 626). Он называет их «метафорами из камня, молчаливыми символами, которые способствуют прелести творенья, придавая ему таинственность» (5, с. 626–627). По Тезауро, украшения ведут человека к постижению Символической Метафоры, но это только первый шаг. Украшения составляют с большой архитектурой неразрывное целое. Одной из ступеней, ведущих к постижению символической Метафоры, являются эмблемы. Тезауро рекомендует использовать эмблемы, имеющие глубокий моральный смысл, как воспитательное средство и выставлять их всюду, где бывает большое стечение народа.
Внешние изображения должны способствовать выражению разнообразных душевных состояний и открывать разуму новые проблемы. Этому служат произведения живописцев и скульпторов, затем драма, где эффект выразительности усиливается словом и жестом, и, наконец, пантомима. Жизнь, говорит Тезауро, – это театральное действо, поэтому искусство должно быть декоративным, ярким, неожиданным. Вершиной искусства Тезауро считает звучащее слово, которое он торжественно называет «поэмой Бога».
Быстрый разум, или гений, Тезауро понимает как способность, аналогичную творческой способности Бога. Подобно Богу, гений творит образы и миры. Не есть ли Вседержитель – «остроумный оратор», который смеется над людьми и над ангелами, предлагая различные героические предприятия, символы фигур и высочайшие свои кончетто, спрашивает Тезауро. Гениальность свойственна не только людям, она заложена в природе. Одаренная гениальными мыслями природа изображает на огромном голубом щите небес символы и остроумные свои тайны. Посвященный в тайны природы постигает ее остроумные замыслы, выраженные в числах, то звучащие, то немые.
Тезауро привлекало все, что может удивить неожиданностью, и в том числе научные открытия его времени. В «Подзорной трубе Аристотеля» он восторженно говорит о победе человеческой мысли и изобретательности над пространством и проникновении с помощью телескопа в загадки нашей Солнечной системы.
Любопытно, что в трактате «Моральная философия», приводя примеры разнообразной стилистической подачи одной мысли, Тезауро обращается к «астрономической тематике» и научным представлениям своего века о Вселенной. Нижеследующий текст можно рассматривать как руководство поэтам и писателям «нового искусства» и как образчик жанровых возможностей и богатства стилевых приемов барокко: «Есть ли более серьезное и возвышенное явление на свете, чем звезды небесные? Можно ли высказать более серьезную и поучительную мысль, чем следующая: звезды являются наиболее плотными и непрозрачными частями эфирного пространства, которые, отражая лучи солнца, становятся светящимися? Вот пример ученого предложения, однако не остроумного. Если же ты скажешь: звезды – это зеркала эфира, которые, хотя и не оставляют светящегося следа, становятся ночными солнцами лишь тогда, когда солнце расточает им свои любезности, – это та же доктрина, однако до некоторой степени выраженная метафорически как по форме, так и по содержанию, и чем более форма удаляется от прямого выражения, тем она становится изящнее, но в конце концов переходит в забавное. Остроумно и в то же время серьезно следующее предложение: звезды – священные лампады вечного храма Божия. Прекрасна следующая сентенция: звезды – драгоценные узоры небесного павильона. Радостью исполнена фраза: звезды – блестящие цветы садов блаженных. Учена фраза: звезды – глаза небесного Аргуса, всю ночь следящего за смертными. Ужасающа фраза: звезды – небесные фурии, в чьих волосах вплетены сияющие змеи для того, чтобы не допустить злых на небо. Скорбью дышит фраза: звезды – печальные лики пылающей огнями траурной капеллы на погребении солнца. Напротив, забавным будет следующее речение: звезды – светлячки, порхающие в синеве небес. Еще забавнее сказать: звезды – фонари богов, всюду блуждающих ночью. Еще занятнее выражение: звезды – огарки, падающие с канделябра солнца. И, наконец, если ты превратишь небо в решето, то […] ты скажешь в духе буффонады о звездах: светящиеся дыры небесного решета. На этих примерах ты можешь убедиться в том, что все эти предложения возможны лишь благодаря приданной им остроумной форме, то есть с помощью Метафоры Пропорции, которая сходное заменяет сходным, но различным по содержанию; содержание это может быть в одних случаях более благородным, в других более низменным, в некоторых фразах прекрасным, в иных же безобидным» (5, с. 629–630).
Форма выражения и содержание связаны неразрывно; когда меняется одно, неизбежно изменяется и другое. Не пустую игру риторическими фигурами, не мастерство ради мастерства, кончетто ради кончетто декларирует автор «Моральной философии». Выбирая систему выражений, писатель должен думать, пригодна ли она для того содержания, для той эмоциональной тональности, которые он хочет передать, соответствует ли она жанру данного произведения.
Как прозаик Тезауро следовал рецептам, им же самим созданным.
Другим крупным теоретиком эпохи был Даниэле Бартоли (1608–1685). Его проза красочна, музыкальна, пластична. Вот, например, как он пишет о «замысловатом стиле»: «Этот стиль – удел душ возвышенных, так как, подобно индийской птице, названной райской, он никогда не прикасается ногой к земле, никогда не снижается, но вечно парит в небесах, ясных и великолепных. Драгоценной мозаикой из тысячи остроумных мыслей он составляет свои образы» (1, с. 631). Только перо, владеющее «замысловатым стилем», способно живо выразить то, что видит или переживает автор, ибо наша культура утончилась и мы уже забыли о тех временах, когда люди вместо конфет ели желуди. Однако Бартоли весьма иронично относится к эпигонам барочного стиля. Произведения этих «мучеников», пишет он, напоминают сновидения больных или подобны хвосту павлина, который ослепляет разнообразием красок, но неудобен для движения.
Остроумный замысел, по мнению Бартоли, «должен быть реальным, а не ложным, не беспорядочным, а лишь дерзновенным и, главное, всегда уместным» (1, с. 632). Быстрый ум не должен принимать кристаллы за алмазы, суждение не должно выталкивать замыслы туда, куда они не могут войти, подобно тому как варвары, надрезающие кожу на лице, чтобы вставить туда драгоценности, не соображают, что только уродуют себя, а не украшают. Не следует злоупотреблять украшениями и хитроумными мыслями, «ибо в богатстве быстрого разума может таиться бедность суждения» (1, с. 633).
Превыше всего Бартоли ставил «блаженство вкуса – наслаждение писателя». Удачно найденное выражение Бартоли уподоблял божественному нектару. Многие из идей Бартоли (о свободе творчества, о гении, выразительности и грации и др.) восприняли романтики.
Как Грасиан и Тезауро, Бартоли разграничивал область разума и логических идей от вдохновения и поэтического гения, эстетическое и рациональное. Возможно, Бартоли полемизировал с Буало, когда писал: «Есть люди, стремящиеся обозначить время и ограничить цель свободному полету гениев, заключая их в тесноту того, что уже найдено, как будто ничего другого и нельзя найти» (цит. по: 2, с. 339).
Теоретики барокко прекрасно понимали, что игра образами, которую Тезауро сравнивал с искусством фокусника, может легко превратиться в блистательное, но пустое острословие. Высмеивая эпигонов Марино, итальянский сатирик Сальватор Роза (1615–1673) писал:
В упряжке конской души он повез,Им предоставив праздное пространство –Конюшню звезд и вечности овес…То экивоки, то кончетто тянетКлещами, рифмы лепит кое-какИ виршеплетствовать не перестанет…Вычурные метафоры, вымученные замыслы, сравнения и образы всегда были в поле зрения теоретиков барокко, поэтому они, как отмечает И.Н. Голенищев-Кутузов, из недр Риторики извлекли Суждение и Проницательность, которые должны были направлять полеты фантазии.
1. Даниэле Бартоли // Памятники мировой эстетической мысли. – М., 1964. – Т. 2. – С. 630–633.
2. Голенищев-Кутузов И.Н. Романские литературы. – М., 1975. – 531 с.
3. Голенищев-Кутузов И.Н. Теоретики барокко // История всемирной литературы: В 9 т. – М., 1987. – Т. 4. – С. 64–66.