Культурология. Дайджест №2 / 2016
Шрифт:
В 1968 и 1969 гг. вышли новые учебники для 8-го и 9-го класса, и лишь в 1976 г. – для 10-го класса. При подготовке последующих изданий более всего менялся учебник 8-го класса, особенно в той части, где рассказывалось о литературе первой половины XIX в. Новый учебник претендовал на большую научность. Теоретико-литературные определения вмонтировали в общий ход изложения: тот или иной термин вводился в школьный обиход в связи с анализом определенного текста. Однако теории не позволялось стать важнее идейных сентенций. Общий стиль изложения, текстовые интонации сместились в сторону доверительной беседы с учеником: «представим себе», «послушаем их беседу», «перечитайте еще раз».
Несмотря на перемены, учебник сохраняет
Понятие народности, весьма актуальное в эпоху Гоголя, восходит к рассуждениям о «национальных характерах», начатых Гердером и его современниками. Советское литературоведение акцептировало «народность» через Белинского и попыталось применить это понятие к современной ситуации, а также к каждому конкретному тексту в качестве положительной характеристики. Народность была нужна как положительная характеристика с неясным значением.
Наряду с народностью цементирующим раствором для писательского ряда стал «реализм». Если раньше, вслед за Гуковским, считали, что реализм появляется в творчестве Пушкина – в «Борисе Годунове» и «Евгении Онегине», то теперь Пушкин делается основоположником критического реализма, а просто реализм растекается по всей программе и, наряду с народностью, получает функцию знака качества. Теперь уже не Пушкин, а Радищев оказывается «одним из зачинателей критического реализма».
Для всех советских авторов принципиальна ориентация на классику. Фадеев ориентируется на традиции Льва Толстого и Горького. Шолохов, Фадеев и Алексей Толстой продолжают жанр эпопеи. Иногда возможна ориентация на классику вообще, ибо соцреализм продолжает дело реализма. Наконец, единый ряд укрепляется еще и тем, что практически все писатели вступают в отношения «учитель – ученик», «предшественник – последователь» или, на худой конец, «великий писатель – соратник».
Патриотический ряд помог поместить в школьную программу таких поэтов, как А.А. Блок и С.А. Есенин. Творчество Блока свели к теме родины. Кроме того, Блок, как и положено поэту ХХ в., учился у реалистов века XIX. Есенин же идеально соответствовал расплывчатому идеалу «народности». Заодно Есенина сделали выразителем крестьянского сознания. Но Есенин, как положено, учился у классиков – и стал подлинным поэтом. Писатели представали перед учениками как единый коллектив – наподобие школьного класса.
В 9-м классе учебник вспоминал о «противоречиях» между взглядами и творчеством писателя. Во введении к учебнику выкристаллизовалась следующая формула: великие писатели могли придерживаться каких угодно политических убеждений, но своим реалистическим творчеством они все равно способствовали освободительному движению.
Идейный эклектизм, характерный для всей брежневской эпохи, проявляется и в последнем советском учебнике. Если та или иная интерпретация кажется недостаточной, к ней добавляют и вторую, и третью. Эклектика сыграла едва ли не основную роль в имитации научности и объективности. В то же время именно она окончательно дискредитировала учебник. Литература более не имела идейного единства, обеспечивавшегося в прошлом отсылкой к той или иной истории (история общественных идей, история политической борьбы, история революционной мысли и пр.). Теперь литература представляла собой набор тем и персоналий. Таким образом, изучение литературы превращалось в повторение общих мест.
Среди этих общих мест доминируют дидактизм и морализаторство. В словосочетании «идейное воспитание» «идея» уступала «воспитанию». Этому способствовал «доверительный» стиль изложения, возникший из дозированного демократизма оттепели. Учебник заговорил не на языке идеологизированной науки, а на языке журнала «Литература в школе» – жаргоне методистов и педагогов. «Оживление» заставляло воспринимать героя произведения взаправду существующим человеком. Сначала персонаж, а потом и писатель одеваются в костюм педагога – начинают поучать и подталкивать на верную дорогу. Не менее важна демонстрация примеров антиобщественного поведения, опаснейшим из которых оказывается индивидуализм.
Литературные персонажи, помимо прочего, стали поводом для обучения дружбе и любви. Изучение литературы приобретает оттенок сентиментальности, которая теперь воспринимается как оборотная сторона литературы: к серьезной стороне относится общественно-политическое содержание, к сентиментальной – образчики культуры чувств. Начав с любовной темы, сентиментальность начинает захватывать соседние плацдармы – например, проникает в патриотический ряд, окрашивая соответствующим образом отношения «учитель – ученик», «предшественник – последователь», «друг – соратник». Писатели сохраняют верность до гроба своим учителям. Соратников поддерживают до последнего вздоха. Предшественников почитают, как родных отцов.
Морализаторство тоже захватывало новые территории – те, с которых отступала идеология. Моралистическое «воспитание чувств» предстает мировоззренческой категорией. Это новая призма, пришедшая на смену патриотизму; через нее рассматривается теперь весь литературный процесс. Сентиментальность, помноженная на морализм, привела к полной победе «наивного реализма», борьбу с которым вел на заре советской методики Г.А. Гуковский. Новый учебник окончательно встал на детскую точку зрения. В нем всерьез обсуждается, любит автор своих героев или не любит, хвалит или порицает.
«Наивный реализм» вкупе с сентиментальностью и морализаторством уводил литературу от идеологических задач. Лишенный идейного стержня и заполненный пересказом, учебник напоминал тягучее желе. В этом обстоятельстве – секрет его долгой жизни. Особенно устойчивым оказался учебник для 9-го (начиная с 1989 г. – 10-го) класса, рассказывающий о русской литературе второй половины XIX в. Он неоднократно переиздавался в 1990-е годы. Новые учебники так или иначе ориентировались на предшественника: сначала в задачах нравственного воспитания и комментированного чтения, затем, в 2000-е, в новопатриотическом воспитании и поддержании «духовности». Антирелигиозная пропаганда при этом сменилась религиозной, но основы трактовок остались неизменными.
Школа по-прежнему не знает, зачем изучать литературу. После крушения советской идеологии литература перестала быть главным идеологическим предметом. При этом нового важного для школы значения она не приобрела. Если в советской школе литература шла предметом номер один наряду с математикой, то в нынешней российской школе ее место где-то среди предметов второго ряда, вроде географии и химии. Ответ на вопрос, зачем изучать литературу, либо кажется очевидным, либо сводится к традиционным ответам образца 1960-х годов. Постоянно слышны голоса, твердящие о воспитательном значении литературы – в том примитивно-дидактическом смысле, что «кто читает Толстого, тот не употребляет наркотики в подворотнях».