Культурология. Дайджест №4 / 2017
Шрифт:
«В исторической перспективе главная, если не единственная ценность подражания европейскому декадансу в Америке заключается в протестном, бунтарском характере этих имитаций. В Америке 1890-х кружки декадентов и мир богемы занимаются культуртрегерством, пытаясь насадить на “гранитных скалах” Нового Света экзотические орхидеи, вывезенные из Лондона и Парижа» (с. 331). Для них демократический реализм с его пуританским морализмом и назидательностью – воплощение отсталости и безвкусицы. «Они воюют и с викторианской традицией благопристойности, и с “цивилизацией больших денег”, где писатель работает на заказ и за плату, угождая издателям и вкусу демократической публики» (с. 332).
Разумеется, американские адепты европейского декаданса не могли составить сколько-нибудь серьезной конкуренции мейнстриму. Но тем более отважным является их демарш, движение «наоборот». «Заимствованный и подражательный американский декаданс стал важным обертоном переходной эпохи 1890–1900-х и первым камнем, положенным в основание американского модернизма» (с. 332).
В 1926 г. вышла книга Томаса Бира «Сиреневое десятилетие» (1926). Бир предложил считать американские 1890–1900-е годы сиреневыми, отсылая читателя к известному высказыванию Уистлера: «Сиреневый – это просто розовый, который пытается стать лиловым». Сиреневый цвет символизирует состояние перехода – начавшийся отход от пуританских ценностей и обаяние «запретного плода»: аморальности, гедонизма и прочих примет «упадка» и «вырождения».
Форма бытования американского декадентства – богема, артистическая среда, сообщество свободных художников. Это еще одна новая реалия в культуре переходной эпохи. Четыре центра американского декадентства в 1890-е – это Нью-Йорк, Чикаго, Сан-Франциско и Бостон.
В Нью-Йорке возникло небольшое сообщество декадентов-галломанов, самой видной фигурой которого был Эдгар Солтус – самая заметная фигура американского декадентства. Однако отличительное свойство даже самых ярких американских декадентских художников – их сходство одновременно с множеством европейских авторов рубежа веков. В поэзии Солтус был поклонником Джакомо Леопарди, а в романном творчестве следовал Гюисмансу и Уайльду.
Бодлер занимает в критических статьях нью-йоркского кружка довольно скромное место. Отдавая ему дань как прародителю декадентства, нью-йоркские галломаны тем не менее воспринимали его как автора несколько устаревшего, чьи великие открытия уже стали общим местом для следующего поэтического поколения – декадентов и символистов, которые и донесли их до Америки. «Так “первые стали последними” – Бодлер, воспринятый постфактум, в 1890-х “отстал от американского времени”, оставшись в компании Лонгфелло, Эмерсона и прочих титанов закатного романтизма» (с. 340).
Нечто похожее произошло в 1890-е и с восприятием Эдгара По. Европейское признание, обеспеченное ему Бодлером, мало помогло По дома, в Америке. Единственная серьезная попытка «рекрутировать» По в культуру «сиреневого десятилетия» была предпринята Амброзом Бирсом. Бирс сформирован предыдущей эпохой, но для калифорнийских богемно-декадентских кругов он сыграл ту же роль, что Бодлер для французских «проклятых поэтов», декадентов и символистов. Будучи рубежной фигурой, связующей поздний американский романтизм и культуру 1890–1900-х годов, Бирс и в творчестве, и в жизнестроении создал модель, на которую ориентировались «свободные художники» следующего поколения.
У Бирса практически «срезан» мистический план: за очень редкими исключениями все таинственные и загадочные явления в итоге получают рационалистическое объяснение. Немногочисленные мистические рассказы воспринимаются как стилизация или даже пародия на новеллы По и ужасы «неистового романтизма». Если в новеллах По намечена тема обращения к загадочным и парадоксальным проявлениям душевной жизни, то в новеллистике Бирса мы уже наблюдаем складывание психологизма нового типа, выводящего в XX в. Это интерес к сфере бессознательного, к аффектам (прежде всего страху), к измененным состояниям психики (околосмертный опыт), к связи сексуальности и смерти. Новеллистические шедевры Бирса проблемно-тематически и стилистически предвосхищают модернистскую психологическую прозу, причем в самых различных ее вариантах, от Фолкнера до Хемингуэя.
«Предвосхищение модернизма» возникло в бирсовской прозе помимо сознательной авторской воли. Бирс вовсе не стремился быть первооткрывателем грядущего; напротив, он позиционировал себя как художник консервативного и ностальгического склада. Разделяя убежденность декадентов в близости «заката культуры», он стремился противостоять упадку, культивируя формы романтического искусства. «Американскую готику» По Бирс расценивал как надежное основание для богемной «контркультуры», направленной как против благопристойно-протестантского морализма, так и против декадентского пессимизма и очарованности «упадком».
«Ностальгически-консервативная и одновременно бунтарская позиция Бирса объясняет его двойственный статус – аутсайдера и в то же время самого авторитетного и грозного “арбитра изящного” на всем американском Западе» (с. 343).
В 1850–1870-е годы По и Бодлер обгоняли «американское время»; в 1880–1890-х они отстали от него, оказавшись современниками Уитмена и Рассела Лоуэлла. Их время наконец пришло в XX в.: По и Бодлер были признаны гениями-первооткрывателями поколением модернистов – Эллиотом, Паундом, Менкеном, Э. Уилсоном.
Романтизм. «Золотой век» русского дворянства XIX столетия 2
Первую половину XIX столетия называют «золотым веком» российского дворянства. Именно в эти годы окончательно устанавливается идеал русского аристократа, формируется дух нации и создается ее культурная среда. Романтики сыграли в этом становлении ключевую роль.
Романтизм, одно из самых противоречивых и многогранных явлений конца XVIII – первой трети XIX в., в Россию явился с опозданием, а потому многих «младенческих» болезней этого направления сумел избежать. Уже схлынула волна юношеского эгоизма, бунта ради бунта, страданий ради страданий, и творцы-романтики в своих произведениях поднимали серьезные вопросы о конфликте человека и общества, о праве на свободу и цене, которую за нее приходится платить.
2
Романтизм. «Золотой век» русского дворянства XIX столетия // История моды. – М., 2016. – № 7. – С. 4–51.
Вольнолюбивые стихи А.С. Пушкина, К.Ф. Рылеева, А.И. Одоевского 20-х годов дышали «тираноборческим» протестом; через несколько лет многие поэты-декабристы окажутся на каторге или в ссылке. Пушкин подвергся личной цензуре царя, а П.Я. Чаадаев, крупнейший русский мыслитель того времени, был официально объявлен сумасшедшим за свои «философические письма».
Чем сильнее Николай I закручивал гайки охранительного режима, тем трагичнее звучал голос поэтов-романтиков, достигнув наивысшего накала в сочинениях М.Ю. Лермонтова. Именно он стал голосом «потерянного» поколения молодых дворян, разочаровавшихся и в личных, и в общественных идеалах.