Кумуш-Тау — алые снега
Шрифт:
— Погоди ты! — зашипел старший. Алимаксум усмехнулся его суровости:
— Я вспомнил о нем не сразу... Сон у ручья освежил меня. Проснувшись, я почувствовал, что могу идти, хотя и хромая. Я осмотрел каменные стены. Там была промоина, похожая на лестницу в скале — лестницу для великанов. Между камней торчал клок козлиной шерсти. «Не ушел ли теке по каменной лестнице?» — подумал я.
Козел мог бы одолеть ее — здоровым. Что же вернуло ему силы? Тогда я вспомнил свое ночное виденье — вода светилась, и козел купался в ней... Зачем? Чтобы понять это, я сам окунулся в родник, — он был
Маленький громко вздохнул. Старший закрыл ему рот узкой смуглой рукой. Алимаксум вел рассказ все так же неторопливо:
— Теке-Кудук, — подумал я, — Колодец Козла, так ты, оказывается, волшебный колодец!
— А... откуда? — заикнулся маленький, и смолевые ресницы его задрожали. Алимаксум коснулся рукой бритой головенки:
— Спроси, если хочешь.
— А откуда теке знал, что колодец волшебный?
— Откуда? А откуда птенец кеклика узнает, что нужно затаиться в траве? Откуда знает волчонок, что нужно бросаться на живое и рвать его зубами? Матери их не могут рассказать об этом. Животные рождаются, зная, а вот вам, детям, нужно ходить в школу... Какие у тебя отметки? — неожиданно обратился Алимаксум к старшему.
— Обыкновенные, — сказал тот, вспыхнув.
— И тройки есть! — выскочил младший, заранее втягивая голову в плечи. Подзатыльник не замедлил; мальчики, пыхтя, начали возиться на кошме.
В юрту заглянул громадный пес, поворчал на переполох. Пахло жаренным в масле тестом; тихий уют жилого овевал душу теплом и покоем...
Не сон ли приснился ему — о волшебном роднике Теке-Кудук?
...Так было.
Утихла боль в ноге. Перестали свербить ушибы. Новая, незнакомая сила играла, покалывала в мышцах, казалось, оттолкнись ногами — и взлетишь...
— Теке-Кудук, — думал Алимаксум, — я отдам тебя людям. Мне теперь нельзя умереть.
Он еще раз окунулся — в горячей пузырящейся воде тело блаженно замлело. Подождав, пока уляжется песчаная муть, Алимаксум напился. Ему хотелось в ладонях унести эту воду, голубую на руке, как голубое стекло...
Он потуже подпоясался черным платком и начал подниматься по той каменной лестнице, что указал ему теке.
...Камни, камни.
Камни, словно колотые орехи, — они впиваются в подошвы, и камни, как дома, — их надо обходить.
Травы. Жесткие травы гор. Упругие их подушки не промнешь ногой. Безлистые травы с пушистыми плодами, с колючками.
«Трава адраспан, — прозвучал вдруг в памяти голос отца, — всегда растет на старых вьючных тропах. Адраспан на тропу выведет, тропа — на дорогу выведет, дорога — к людям...»
Но не было вокруг травы адраспан.
Горы сходились, замыкая путь, и расступались снова. Солнце жгло, снова заныла ушибленная нога...
— Теке-Кудук, — думал Алимаксум, — я все равно дойду. Отец говорил: «Когда золотой уже в кармане — арык перепрыгнешь». Чистое золото я несу людям...
В просвете меж скал открылась долина — ровная, как ладонь. Зелеными тучами вставали на ее краю старые орешины.
...Он услышал сердитый шепот.
— Вот, из-за тебя не дослушали, — бранил старший братишку. Тот хныкал: — А сам, а сам...
— Мысли мои унеслись далеко, напомните, куда я привел свой рассказ, — сказал Алимаксум. Ребята тотчас притихли.
— Вы увидели нашу долину...
— Да, а потом встретил твоего отца и других чабанов... Они сделали для меня все, что человек должен сделать для человека, попавшего в беду...
— А землетрясение? — никак не мог дождаться маленький.
— Землетрясение застало нас на полпути — мы все вместе шли к роднику... Скалы дрожали, в горах прогремели камнепады, реки изменили течение... Я потерял свои приметы, и вот я перед вами, — Алимаксум с горькой усмешкой протянул к ним ладони, — руки мои пусты, я выронил золотой, и мне нечего подарить вам...
Маленький сморщился, как от кислого:
— А вы все равно — оставайтесь с нами, а?
— Нельзя, мальчик. Друзья, чабаны ждут, — почтальон ведь при вас говорил, как меня ищут. Оказывается, я нужен им и такой...
— А ведь все-таки он там, в горах, — сказал старший, нахмуря брови.
— О чем ты, мальчик?
— Он там, Теке-Кудук. И я найду его!
Пуговица в янтаре
Дубровин, Иван Артемович, собирал камни.
Началось это, как у многих, со знаменитых коктебельских камешков: возвращаясь из отпуска, привез Иван Артемович обувную коробку, полную сердоликов, похожих на кусочки сургуча, полосатых ониксов и опалово-мерцающих фернампиксов.
На следующее лето приобретен был геологический молоток с длинной ручкой и петелькой, чтобы удобней носить, а также всевозможные зубила; пошиты — собственноручно — мешочки для образцов. Из старого театрального бинокля добыто было увеличительное стекло...
Прошли годы; как выражалась жена Дубровина, Катерина Сергеевна. «фернампиксовая мания переросла в каменную болезнь». Коллекция составилась неплохая, во всяком случае, радующая глаз: Дубровин пристрастен был к камням чистых и веселых оттенков, хотя бы и не дорогим, не редким.
Его приводила в восторг лимонная желтизна самородной серы. «Чем не аметист?» — спрашивал он, взвешивая на ладони отлично образованный, глубоких фиалковых тонов, кристалл флюорита. В заветной коробке, в крохотных — с полмизинца — пробирочках хранились и поражающие правильностью строения кристаллики граната — каждый со спичечную головку величиной.
Увлечение почтенное и не эксцентрическое — не тульские же пряники человек собирает! — вызывало, тем не менее, у близких Дубровина явное непонимание и тайное противодействие. Не умолкала тетка с укоризнами: «Теснота, узкота — с кошкой не разойдешься, а тут ящиков понапихано!» Катерина Сергеевна пожимала плечами: «Другие фотографией занимаются, даже любительское кино снимают: и себе, и другим интерес! А тут...»