Кунашир. Дневник научного сотрудника заповедника. Лесной следователь
Шрифт:
– Невероятно! Всё в синехвостках! – поражаюсь я, – Какой массовый пролёт!
На галечной косе ручья я, впервые в этом году, вижу жёлтую трясогузку! Это – горная трясогузка. А вот – стайки длиннохвостых птичек! Малиновое брюшко, крапчато-коричневая спинка. Свистит, эта птичка, так же заунывно и просто, как снегирь…
– Это урагус! – улыбаюсь я, – Его, ещё, называют длиннохвостым снегирём…
– Сегодня двадцать первое апреля, – думаю я, пристально всматриваясь в каждую веточку, – Вот, это да-а! Сколько пернатой
Отцветшие ольховые серёжки валом лежат на прелой листве, на гальке речных берегов. Почва, буквально, устлана серёжками! Я раньше, как-то, этого не замечал…
Двадцать второе апреля. Ну, раз уж, мы находимся на Филатовском кордоне – решаем обследовать и этот участок острова. С утра пораньше, своей парой, мы выходим в лес. Наш маршрут – вверх по долине ручья Филатова. Начинается просто превосходный, солнечный день. Безоблачное, синее небо над головой! А, это – такая редкость, для Кунашира…
Сколько мы ни идём, следов медведей – ни одного! Час, второй…
– Заметил? Следов медведей нет!
– Ну! Какой резкий контраст с территорией заповедника!
Вот и гора Добрая показалась впереди. Теперь, её не закрывают от наших глаз кроны пихт. Высотой около пятисот метров, эта гора представляет собой очень правильный конус! Как вулкан, на картине! Вот, только, склоны – очень уж, крутые.
– Это – гора Добрая! – тычу я пальцем в сопку, – Вулкан в миниатюре!
– Ага, – отзывается напарник.
Мы шагаем дальше. Вершина сопки скрыта под шапкой сплошных зарослей кедрового стланика…
– Какой идиот назвал её Доброй? – недоумевает Казанцев, – Сань! Как гора может быть доброй или не доброй?
– Отстань, Серёж! – отмахиваюсь я от него, озираясь по сторонам, – Меня больше интересует, что следов медведей – нигде нет!
Подойдя к горе поближе, мы переваливаем между сопками вправо, в противоположную от неё сторону – в долину ручья Балышева. Кордон «Филатовский» стоит, как раз на этом ручье. Поэтому, идея наша проста – по пойме Балышева, мы свалим к кордону. И всё! Наше знакомство с этим участком острова, будет закончено…
Мы спокойно шагаем по насту среди ольховника, по закрытой полутораметровым снегом, пойме ручья. Но, ручей выделывает такие петли и повороты! И он – не замерзает зимой! Это – снежная траншея «по шейку глубиной», с ручьём по днищу… И все эти траншеи – они стоят поперёк нашего движения! Мы штурмуем эти преграды…
Спрыгнув в преградившую нам путь очередную траншею ручья, мы пробуем вылезти из неё наверх. Полтора метра – это мне по глаза!
– Ху-ххх!!!
Я оторопело вскидываю лицо вверх – ухнув от неожиданности, в паре десятков метров перед нами прочь срывается чёрная туша!
– Медведь!
Моя рука, запоздало, дёргается к ремню висящего на плече, ружья. Но – я уже вижу, что зверь прыжками мчится от нас поперёк поймы, к близкому склону речного распадка. Там, поверх склона, монолитом стоит чёрная стена спелого пихтарника. И вместо ружья, я хватаюсь за бинокль…
Вот он, зверь! Стоя по плечи в снежной траншее ручья, как в окопе, я смотрю как большой и сильный, высокий на ногах и от этого кажущийся поджарым, медведь, пригнув голову к земле, сильными, размашистыми прыжками, уходит от нас по насту ольховника. При каждом его прыжке, наст, фонтанчиками белых искр, брызжет из-под его тяжёлых, когтистых лап…
Вымахнув из распадка речной долинки на крутой склон, зверь разворачивается на границе пихтарника, к нам правым боком и сразу переходит на шаг. Восстанавливая сбитое горячкой дыхание, он пару раз, словно кашляя, с шумом выдыхает воздух. Я смотрю в бинокль, как чёрная, с синевой, медвежья шерсть переливается на его лопатке буграми мощных мышц…
Бросив в нашу сторону короткий взгляд, медведь делает шаг под пихты и исчезает.
– Фу ты, чёрт! – нервно перевожу я, дух.
– А, он – пугливый! – замечает стоящий рядом Казанцев, своим тонким голосом.
– Скорее – пуганый, – поправляю я его.
– Да! – соглашается напарник, – На Тятинке, в заповеднике, от нас так не бросаются.
Мы выбираемся из траншеи ручья и подходим к его следам…
Оказывается, медведь шагал нам навстречу. И встреча с нами, для него, была также неожиданна, как и для нас. На насте видно, как зверь, буквально на полушаге, бросил своё тело в сторону, к лесу. Вырванные когтями, комочки зернистого льда раскатились далеко по поверхности наста…
– Интересно, чем он занимался? – загораюсь я и предлагаю, – Давай посмотрим? Потропим!
И мы шагаем по медвежьему следу, «в пяту». Когтистые медвежьи лапы едва отпечатались на, ещё только начавшем подтаивать, насте…
Выбрав наиболее удачный отпечаток передней лапы, я замеряю рулеткой его ширину: «Пятнадцать с половиной сантиметров!».
– Крупный.
– Угу, – согласно киваю я головой, – Я ещё в бинокль посмотрел – что он большой, хор-роший…
По следу видно, что медведь прямиком пришёл сюда от подошвы склона одной из сопок Медвежьего перевала. Мы шагаем по насту, рядом с его следами…
Вдоль подножия склона оформилась проталина маленького ручейка. Она совсем небольшая, около пяти метров в длину и пару метров в ширину. По её травянистым берегам, прямо у среза водички, видны медвежьи покопки. Закатав рукав, я засовываю руку со своим огромным ножом, в наполненную до самых краёв водой, лунку.
Сразу онемела, заломила рука.
– Какая вода! – сжимаю я, зубы, – Ледяная!
Сантиметров восемь, глубина…
Я нащупываю, на днище лунки, остаток корневища. И подрезаю его носиком лезвия.