Кунашир. Дневник научного сотрудника заповедника. Лесной следователь
Шрифт:
– Вот и всё! – констатирую я, очевидное, – Нас подхватил, собака! Дальше – нет смысла тропить. Ни покопок, теперь, не будет, ни-че-го… Ну, ладно. Спасибо и на этом.
– Что дальше? – глянув на свои часы, интересуется Казанцев, – Сейчас – уже пятнадцать минут пятого! Вываливаем на побережье, да домой?
Я согласно киваю головой. От завтрака, прошло уже столько времени! Да и по лесу намотались – дай бог, как. Скорее бы до дома дойти, поесть бы, да посидеть немного…
Тятинский дом. Сергей топит печку – варит нам, чай и кашу. А у меня,
– Саня! Сейчас, уже всё сварится! – через полчаса выходит из дома Сергей, – Как, у тебя?
– Девяносто девять процентов помёта – это кусочки лизихитона, – объясняю я результаты своей экспертизы, – Остальное составляют мелкие примеси, в виде случайных хвоинок, щепочек, прошлогодних травинок…
– А, вот это – особенно интересно! – я гордо показываю Казанцеву мышиный хвостик, подняв его пинцетом с поддона.
– Так, всё-таки, он ест мышей! – смотрит Сергей на хвостик.
– Хвостик короткий. Это полёвка! У домовой мыши – он гораздо длиннее! – радостно поправляю я его, – А, ещё – я нашёл, в медвежьем помёте, её резцы! Так что, теперь – это уже не просто наши теоретические предположения, а предметное подтверждение того, что медведи едят мышей!
Тятинский дом. Девять часов утра, утренний сеанс связи. На дворе – чудесное утро! Мы, срочно, собираемся в лес. В процессе одевания в рабочую одежду, растапливаем печку и торопливо греем на плите вчерашнюю кашу и чайник. Сегодня, мы решаем посмотреть, что делается на проталинах большой сопки, ограничивающей речную долину речки Саратовская, с запада.
– Саш! Сегодня – тринадцатое! – хитрит Казанцев, – Несчастливое число!
– Серёж, побойся бога! – отмахиваюсь я, – Погляди на небо! Такой день наступает! Ни облачка!
Через несколько минут, мы уже выходим из дома. Наш путь лежит на запад, в сторону устья Тятиной…
Мы торопливо шагаем по колеям нашей, уже заросшей зелёной травкой, дороги…
После речки, быстро проходим пять километров по побережью океана. Вот впереди и обширные, бамбуковые пустоши устья Саратовской. Надо осмотреться вокруг. И я поднимаю к глазам бинокль…
На прошлогодней былине борщевика бойко раскачивается мелкая, чёрно-белая птичка, с чисто-чёрной головкой и ярким, охристым горлышком.
– Чекан черноголовый! – улыбаюсь я и протягиваю бинокль Сергею, – На, глянь! А я, пока, запишу.
– Ну! – соглашается Казанцев, глядя в бинокль, – Чекан! Первая встреча в этом году. Обязаны отметить в Календаре природы заповедника.
Мы сворачиваем от побережья вправо, на тропу, ведущую через бамбуковые пустоши, к далёкому хвойному лесу. Там – лесная опушка Саратовского кордона…
На кордоне никого нет. Наскоро хлебнув холодного чая за кухонным столом, мы торопливо выходим на высокое крыльцо – нам нужно скорее в лес, день занимается, очень уж солнечный…
С поляны кордона мы не сваливаем в пойму. По твёрдому насту, мы шагаем вверх по речной долине, по просторам надпойменной террасы Саратовской. Мы стремимся отыскать свободное от деревьев место, откуда будет удобно осмотреть в бинокль, весь длиннющий западный борт речки. Этот склон имеет юго-восточную экспозицию, поэтому – он самым первым освобождается от снега. Уже сейчас, когда равнинные ельники и ивняки речных поем, ещё под завязку забиты мощным слоем снега, просторы этого склона темнеют обширными проталинами…
Метров через четыреста от кордона, мы выходим на медвежий след.
– Какой след! – я пристально разглядываю ледяные отпечатки медвежьих лап, – Вчера прошёл, под вечер.
– Почему? – вопросительно поднимает свои брови, Казанцев.
– Смотри! Сейчас одиннадцать часов, мы стоим на твёрдом насте. А, он – давил мокрый, подтаявший за день, снег. Проваливался в него на семь сантиметров… Смотри, как он пальцы расширял, чтобы глубже не проваливаться! Значит – шёл по размягчённому за день насту, под вечер… А, за ночь, эти следы замёрзли. И теперь – они такие ледяные.
– Логично, – соглашается Казанцев и кивает по ходу движения зверя, – Смотри! Он напрямую режет речную долину, в направлении западного борта!
– Ну. На проталины борта пошёл, – соглашаюсь я.
– Понятно, что на проталины! – отмахивается нетерпеливый Казанцев, – Я спрашиваю – откуда он, стоя здесь, посреди сплошных снегов, знает, что там, в двух километрах, уже есть проталины?! Ладно, мы! Мы – в бинокль, их видим, а он?
– Я думаю, что он, о проталинах, просто знает. Это – его участок. Он знает, где на его участке, нужно искать первый корм по весне. Он всю свою жизнь здесь живёт.
Медвежий след тянется прямиком в широченную, забитую снегами речную долину Саратовской. Я вынимаю из кармана, свою рулетку…
– Ширина передней лапки около пятнадцати сантиметров! Точнее, по снегу, не замерить.
– Крупный, – комментирует Казанцев.
– Ну.
Постояв немного в раздумье насчёт того, тропить или не тропить, мы решаем не отвлекаться от первоначальной задачи сегодняшнего дня. И продолжаем свой путь, по просторам надпойменной террасы, дальше…
Я, очередной раз, поднимаю бинокль. Я смотрю далеко, через речную долину. Веду полем бинокля по проталинам западного борта…
Уже почти полдень и весеннее солнце припекает откровенно жарко. Под его лучами, комочки зернистого снега, на чёрной резине моих болотников, быстро превращаются в капли воды…
– А, вот и мед-вее-диии! – облегчённо тяну я, улыбаясь в бинокль.
На проталине, в средней части склона Борта, пасутся два медведя – медведица и медвежонок. Медведица – изящная, стройная. Медвежонок – уже, подросток. Как все в этом возрасте, он голенаст, длинноух и нескладен.
– Медведица красивая! Прямо, как картинка, – я передаю бинокль Казанцеву…