Купчино, трилогия
Шрифт:
"Ты у меня - единственная", - писал Глеб.
– "Других женщин в моей жизни не будет...".
Наступила морозная зима. Неожиданно в Мире резко изменилась геополитическая обстановка и Назарова, отменив отсрочку, призвали в российскую армию.
Два года любовно-лирической переписки и клятв во взаимной верности до гробовой доски. Почти - два года.
За месяц до дембеля пришло последнее - прощальное - письмо. Мол, так и так: - "Прости, милый, и прощай. Встретила очень хорошего человека, полюбила и выхожу за него замуж. Извини, так получилось...".
Вернулся Глеб в родимый Певек, там и выяснилось, что дорогу ему перешёл ни кто иной, как Колька Бокий - дружок закадычный.
"Ладно, для лучшего друга - ничего не жалко", - решил Глеб и уехал в Хабаровск, поступать в тамошнюю Школу милиции.
Поступил, окончил, распределился. Куда - распределился? Глупый вопрос. Естественно, в Певек.
– Где родился, там и пригодился, - добродушно улыбнувшись, известил председатель Выпускной комиссии.
– Принцип у меня такой. Основополагающий и краеугольный...
На Родине Назарова ожидал сюрприз - Колька Бокий, успешно закончив Академию Народного Хозяйства, вернулся из Магадана с молоденькой женой - рыженькой, симпатичной, грациозной, с фиалковыми глазами горной ламы.
Разбитое сердце, как и полагается в таких случаях, истекало горючими слезами. А жизнь, тем не менее, продолжалась.
Бокий, уверенно шагая по карьерной лесенке, занимал в Исполкоме Певека всякие и разные руководящие должности. Да и у Глеба всё шло своим чередом, в положенные сроки поменял лейтенантские погоны на капитанские, а их - в свою очередь - на майорские.
А, вот, второй половинкой Назаров так и не обзавёлся. Не смог забыть её, единственную...
Шесть лет назад случилось страшное. Под Сусуманом разбился вертолёт, пилотируемый Иваном Назаровым. Старший брат погиб. Вернее, сгорел. Через полгода, так и не оправившись от горя, умерла мать. Ещё через месяц - отец.
Глеб ушёл в глубокий штопор - про работу забыл, пил по-чёрному, запоем. Неделю, вторую, месяц...
А потом к нему пришла Мария. Пришла, осталась, отогрела, вернула к жизни...
Уже утром, когда схлынуло сладкое сексуальное наваждение, Назаров спросил:
– А как же Николай? Он знает?
– Знает, - отвела фиалковые глаза в сторону Маринка.
– Это он меня и направил - к тебе на подмогу. Мол: - "Для лучшего друга - ничего не жалко...".
– Не может быть!
– Может.
– Как же теперь будет? А?
– Так и будет. Типа - как в Швеции...
Глава тринадцатая
Биробиджанский след
С утра в квартиру к супругам Сомовым прибыл посыльный лейтенант от Тургаева, передал связку ключей от служебной квартиры в Офицерском доме, в которой проживал Тощий бастард, комплект "для прослушивания" и сообщил:
– С одиннадцати тридцати до часу дня квартира фигуранта будет отключена от сигнализации. Трофим Иванович просил быть максимально-осторожным и купчинских ворон ртом не ловить.
– Постараюсь, - проворчал Пашка.
– Не вчера, чай, родился...
Посыльный, козырнув, удалился.
– Хорошо устроились, служивые, - завязывая шнурки на кроссовках, насмешливо фыркнула Александра.
– Это я про ведомственные квартиры. Очень удобно - в плане надзора, пригляда, обыска и прочих шпионских штучек.
– Не шпионских, а, наоборот, розыскных.
– Не будь педантом, милый. Тебе это совершенно не идёт.... Я, кстати, сейчас отправляюсь на "метрошную" станцию Купчино. Там, вроде, собрались ремонтировать один из двух подземных переходов. Купчинский народ уже волнуется, мол, по утрам и вечерам будет давка. Редактор поручил готовить материал для тематической статьи.
– Давка - это плохо, - согласился Сомов.
– Терпеть её ненавижу. Актуальная тема. Пиши.
– Да, Бог с ней, с актуальностью. Я, собственно, не про это.... Может, пообедаем вместе? Например, в "куриной" американской закусочной?
– Хорошая идея. Во сколько встречаемся?
– В четырнадцать ноль-ноль сгодится?
– набрасывая на плечо ремешок стильной дамской сумочки, спросила Сашенция.
– Вполне.
– Смотри, майор, не опаздывай. Рассержусь. Всё, побежала. Нагнись, чмокну...
В Офицерском доме жили люди непростые, получившие квартиры ещё до приснопамятной горбачёвской Перестройки. В основном военные, прокурорские, "фээсбэшники", "грушники", а так же работники МВД. Сейчас, понятное дело, уже вышедшие в отставку, но бдительности, тем не менее, не утратившие.
Уже возле парадной Сомова встретили недоверчивые и колючие глаза двух опрятно-одетых старичков, сидевших на небесно-голубой скамье. Чуть дальше, возле густых кустов сирени, беззаботно резвились собаки - пожилая немецкая овчарка и молоденькая шустрая такса.
– Доброго здоровья, отцы!
– ухмыльнувшись, поздоровался Пашка.
– Хорошая сегодня погода, не правда ли? И не надо, пожалуйста, так подозрительно пялиться на меня. Прямо как жители зачуханного Урюпинска на рыжего Чубайса в телевизоре. Я, честное слово, свой. Вот, полицейское удостоверение.
– Разверни, - нахмурившись, потребовал один из дедков.
– Майор российской полиции, говоришь? Ну-ну.... А вдруг, милок, ты являешься этим..., э-э-э, оборотнем в погонах?
– Не, Петрович, не похож парнишка на оборотня, - подключился к разговору второй старичок.
– Не тянет. Это я тебе как бывший следователь по особо важным делам авторитетно заявляю.
– Почему - не тянет?
– Во-первых, из-за машины. Обшарпанный "Опель" со старыми и свежими вмятинами. Лет десять-двенадцать ему, никак не меньше. Во-вторых, ботинки на майорских ногах - белорусского производства. Уважающий себя взяточник и коррупционер скорее удавится, чем наденет белорусскую обувь. Мол, драгоценный имидж можно загубить раз и навсегда. В-третьих, на рубашке у фигуранта верхняя пуговица расстегнулась. И что же мы наблюдаем в образовавшейся прорехе? Правильно, свежий засос. А разве оборотней - взасос - целуют? Ну, уел я тебя, недоверчивого?