Купленная. Игра вслепую
Шрифт:
— Естественно, что может быть нелепей непорочного зачатия, особенно в наши дни, когда искусственное оплодотворение сейчас может сделать любая желающая, были бы для этого деньги или, на крайний случай, сердобольный донор вроде твоего брата "близнеца"? И все это на фоне того факта, что именно твоя мать подсказала, а потом и помогла все это дело провернуть, да-да, дорогой, у тебя за спиной. Это же так сложно, ввести порцию свежей спермы в стерильном кресле у гинеколога согласившейся на данную процедуру особе. Сложнее, наверное, сделать это самой в домашних условиях без чужой помощи. А так, да. Задачка по ядерной физике наивысшего уровня. По-другому ведь зачать никак. Только если лечь с кем-то в постель и хорошенько с ним потрахаться, и желательно в нескольких позах и несколько раз. Что ты, в
— Ты… ты все это просто придумала… с ходу. А может и намного раньше… Так сказать, держала про запас для подходящего случая… — разумеется он не поверил, пусть при этом его и обдало подкожным кипятком вскипевшего в крови адреналина, ударив ослепляющим рикошетом в голову с мощной отдачей по сердцу. И по дрогнувшему голосу тоже. Но, скорее, не предсказуемым в такие моменты страхом, а защитной яростью. Он даже не заметил, как интуитивно сжал ладони в кулаки, зато прекрасно ощутил, как его потянуло сомкнуть их на горле раздухарившейся не на шутку Риты Стрельниковой.
— Как будто я ждала от тебя другой реакции, что тогда, что сейчас. Я уже говорила. В банальную правду всегда сложней поверить, проще жить с успокаивающей душу ложью собственного производства. Так намного легче, да и совесть не трепыхается под семью замками.
— Убирайся… Вон с моих глаз…
— Конечно, милый. Я обязательно уйду… С такими демонами надо бороться только в полном одиночестве, без свидетелей. Хотя, бьюсь об заклад, ты и сам допускал в свою голову подобные мысли и не раз. Уверена, ты хотел найти правильную лазейку, но так и не сумел. Гордыня не позволила…
— Просто уйди… пока этот пол не украсил контур еще одного трупа…
Нет, он не шутил и был сейчас настроен на многое, потому что… Невозможно в такой день принять подобный удар и не натворить новых глупостей.
…Да, Глеб… признайся уже наконец. Ты облажался. Облажался настолько, что и сам не способен в это поверить. Но ты, конечно, найдешь и выход, и оправдание всем своим вопиющим поступкам… Потому что ты такой и есть в своей истинной сути. Ты ведь давно выбрал эту сторону и никогда с нее не уходил. А Тьма она всегда очень милостива к своим избранникам, она обязательно тебя успокоит, приласкает и залечит все раны, как старые, так и новые…
ГЛАВА двадцать третья
Комната была очень красивой. Не такой, конечно, как в гостиничном номере премиум-класса, но для элитного уровня вполне себе даже сойдет. Кто бы мог поверить, что даже в психушках есть отдельные от общего стационара зоны с вип-палатами. С приятными глазу почти домашними обоями, занавесочками золотисто-бежевых оттенков, очень удобной мягкой мебелью, расставленной практически по всему периметру помещения (во всяком случае, по всем углам уж точно, включая шикарную софу возле окна). За последние две недели я успел изучить, наверное, каждую линию, черточку и даже оставленные кем-то до меня легкие повреждения на поверхности обивки практически на всех окружающих вещах, с которыми я так или иначе подолгу контактировал. Под действием убойных доз успокоительного, заниматься здесь чем-то другим все равно не приходилось. Откровенно говоря, банально не получалось. Только тупо разглядывать стены, потолок, мебель… Или как сейчас… Смотреть в окно, в шелестящий бледно-желтой листвой больничный сад-сквер и… Все. Больше ничего. Ну, может прогуливаться под бдительным надзором санитара по этому самому саду раз или два в день, если погода позволит. Ах, да. Еще принимать кучу лекарств, уколов, проходить кучу тестов в кабинете у лечащего врача и смотреть по ночам яркие красочные сны ни о чем, очень надеясь не увидеть в них тебя…
Тебя видеть мне нельзя и вспоминать тем более, для этого лекарства и предназначены. Они помогают не думать. Блокируют воспоминания. Что-то делают с моими мозгами из-за чего я могу подолгу смотреть только в одну точку… Как сейчас. В окно. В никуда. В бесконечный портал безучастной пустоты. Как бесцельное блуждание по запутанным коридорам бесформенного лабиринта. Куда не пойдешь и куда не свернешь, по сути, там же и застрянешь. Потому что просто идешь, чисто по инерции. И не потому, что надо, а просто… Лишь бы двигаться. Если и не физически, то хотя бы умственно. Как по течению. Нарезая круги вокруг центрального колодца. Колодец — это что-то вроде кроличьей норы. Одновременно и выход, и конец всему. Где-то там, очень-очень глубоко, куда закрыт доступ всем живым и куда не доберешься даже при всем своем безумном желании-стремлении, там есть Ты… Но мне туда нельзя… Пока нельзя…
Сейчас они пытаются отвести меня от края "колодца" как можно подальше. Ищут методы, чтобы загородить все ведущие туда пути. Чтобы не подпустить меня к тебе хотя бы еще на шаг. Наивные. Они думают, что все контролируют. Контролируют и мое тело, и мой рассудок, и даже сознание. С одной стороны — это, в какой-то степени, и хорошо. Особенно хорошо им подыгрывать и давать им то, чего они больше всего ждут от меня. Отвлекаешь их внимание, тем более, когда это совершенно несложно. Ведь время — это то богатство, которым я теперь владею в безмерном количестве. То, что у меня имеется сейчас в неограниченном достатке и чего нету у других. Да. Время на моей стороне. Как бы не смешно это звучало. И кто бы что ни думал обо мне, я знаю, что мне делать. И я это сделаю… Обязательно сделаю…
— Ты уже не спишь? А то меня вечно этим пугают и раньше десяти не пропускают, хоть ты тресни. Знаю, знаю. Сама сплю до одиннадцати, а то и дольше, но из-за тебя уже весь свой дневной график перестроила и даже не заметила, когда и как.
Наверное, эта привычка осталась еще с детства, после нескольких подобных случаев. Когда попадал на неделю в больницу или летом тебя отсылали в какой-нибудь детский лагерь для элитных деточек вроде Артека и ему подобных. Если не находил чем себя отвлечь, то только тем и занимался, что высматривал в окно долгожданное появление желанного лица или постоянно прислушивался к звукам (шагам) за дверьми палаты или общей комнаты. Ждал, когда двери откроются и в их проеме появится мама, которая наконец-то приехала за тобой, чтобы забрать с собой домой. Или в крайнем случае, навестила, не забыв привезти с собой кучу подарков и сладостей.
В эти недели я прислушивался постоянно и то, скорее, неосознанно, по въедливой привычке. Видимо, из того же детства. Но ждал явно не мать. Когда сознание под действием сильных подавляющих психику препаратов то ли размякает, то ли, наоборот, облегчается в виде ватной субстанции, восприятие пространства и реальности тоже искажается. Вроде бы все становится более ярким и кристально чистым, ничем не обремененным, и даже серая палитра дождливой осени за окном выглядит невероятно сочной и насыщенной, но с тем же самым ты не испытываешь к увиденному вообще ничего. Как к размытым картинам абстрактных снов. Красиво, необычно, но… почему-то пусто.
Все больничные палаты пустые, даже те, в которых кто-то умирал. Здесь нет призраков. Тут все стерильно, идеально и глухо, как в танке. И если бы не шаги за стенкой и дверьми, наверное, я бы и вправду поверил в то, будто меня перевели в параллельное измерение для заключенных-одиночек.
И ожидание чего-то или кого-то в таких местах — это как неотъемлемая часть приговора. Ты знаешь, что все равно не дождешься, но почему-то ждешь. Точь-в-точь, как в детстве. Обманываешь себя наивными фантазиями, прислушиваешься и ждешь. А в детстве время всегда воспринималось по-другому. В детстве, оно тянется очень долго. Кажется, что ему нет ни конца, ни края. Возможно, что-то подобное я испытывал и теперь, только с совершенно иными взглядами и представлениями о жизни. Теперь-то я знал многое и многих. Знал чужие привычки, мог прочесть по лицам настоящие мысли и чувства говорящих с тобой людей, мог видеть их всех практически насквозь… Зато они ничего не видели и не знали, что происходит со мной. И это было так на руку. Особенно сейчас… когда я научился определять свое состояние под воздействием лекарств и проецировать его, когда их эффект частично или полностью терял над моим сознанием свою прежнюю силу.