Купленная. Игра вслепую
Шрифт:
— Бога ради, продолжайте. Не обращайте на меня внимание. Я все равно ни слова не понимаю из всей вашей маркетинговой терминологии. Просто посижу тут где-нибудь в уголочке и сколько будет надо подожду. Надеюсь, вам уже недолго осталось?
Она как раз успела вложиться всего в несколько фраз, когда проходила рядом с зоной для совещаний, выцепив оттуда своим натренированным хватким взглядом лишь одно интересующее ее лицо. Пусть при этом на ее собственном не дрогнул ни единый мускул, а глаза все так же прикрывала напускная дымка апатичного ко всему безразличия. Все-таки долгие годы вынужденной практики не могли не дать своих существенных результатов в достижении желаемых целей. Выглядеть безупречной снежной королевой
Самое главное, что никому из сторонних наблюдателей даже в голову не могло прийти насколько ей было сейчас страшно и, не передать словами, как тяжело. А чего ей стоил подобный выход в свет, как и явление на ясны очи своего дражайшего супруга. Только сегодня она имела для этого крайне веские основания, и он не мог о них не знать, как и не ждать предстоящего с ней разговора. Поэтому пусть терпит и, да, немножко краснеет перед своими подчиненными за столь вызывающее поведение своей эксцентричной супруги. По крайней мере, ей за это стыдиться не нужно. Пусть скажет спасибо, что она все-таки решила переждать, вместо того, чтобы прямо с порога устроить на глазах изумленной публики семейные разборки в чисто итальянском стиле.
К тому же, небольшая передышка перед главным выходом на бис ей тоже не помешает. Чем в принципе, она и не преминула воспользоваться. Прошлась до зоны отдыха, расстегнув на ходу накидку и скинув ее вместе с сумочкой почти не глядя на сиденья черного дивана. Но более-менее "успокоиться" получилось только возле бара. Вернее, уже после того, как она налила себе немаленькую порцию подходящего для такого случая коньяка и сделала пару глотков. После чего вернулась к дивану и, намеренно не спеша, растягивая каждый шаг с томным движением, подобно степенной после очень сытого ужина пантере, устроилась там на удобных сиденьях. Так сказать, приняла позу немного скучающей и терпеливо ожидающей своего звездного часа королевы бала.
Включить музыкальный центр она все-таки не рискнула. Хватит и тех исключительных моментов ее внезапного здесь появления, которые пришлось волей-неволей пережить ее благоверному муженьку. Перегибать палку в таких ситуациях лучше не стоит, пусть она и имела на это полное право.
— Я, так понимаю, твой внезапный сюда приход и всю эту эффектную демонстрацию твоих сценических талантов, нужно расценивать не буквально? За всей этой импозантной бравадой скрывается посланник недоброй воли, а также личный ангел-хранитель и "адвокат" недееспособного Кира Стрельникова?
Не то, чтобы ей так уж сильно не терпелось переговорить с мужем и остаться с ним для этого наедине. Но когда его немного затянувшееся совещание наконец-то закончилось долгожданным уходом лишних свидетелей — тех самых обладателей ненужных глаз-ушей — какая-то доля внутреннего напряжения все-таки ощутимо спала. Правда, ненадолго. Стоило только Стрельникову-старшему вернуться к своему рабочему столу и, не глядя в сторону супруги (поскольку все его внимание было поглощено содержанием вынесенных на повестку данного дня дела-вопроса, а также внесенных в него поправок), обратиться к ней намеренно повышенным голосом, прежнее волнение было тут же снесено ко всем собачьим чертям более стрессовым ударом неконтролируемых страхов и эмоций.
Поэтому пришлось не просто брать себя в руки, пересиливая внутреннюю панику с разбушевавшимся в поджилках тремором, а буквально наступать себе на горло. Отставить недопитый бокал на журнальный столик, осторожно или медленно (кому как удобнее), чтобы, не дай бог, не пошатнуться и не выдать своего истинного состояния, подняться на ноги, выпрямить королевскую осанку, после чего пройтись до стола мужа и… Только тогда, терпеливо выждав, когда же он соизволит обернуться к ней своим отмороженным лицом со слегка вопрошающим взглядом, ударить его со всей дури по идеально выбритой щеке. Нет, не кулаком, хотя и безумно хотелось. Но сейчас она пребывала в слишком взвинченном состоянии, которое совершенно не способствовало жесткому контролю физических сил и точному исполнению боксерского удара с технической стороны. Проще было влепить именно пощечину. Звонкую, увесистую и от всей души.
Она бы приложилась к его второй щеке и второй своей ладошкой, но, скорей всего, могла и промазать, поскольку адреналином в этом момент выстрелило по глазам неслабо, а вся основанная концентрация собранных ею до этого сил ушла как раз в первый удар. Дальше тело просто парализовало (а то и в прямом смысле этого слово пронзило насквозь) вполне естественной слабостью и усилившейся во стократ нервной тряской. Ладони сами по себе сжались в кулаки, но она прижала их к бедрам, насильно сдерживая себя, чтобы не сорваться окончательно и не испортить все идиотским выбросом истеричного психоза.
— Как ты мог?.. Господи… Как ты вообще додумался до такого? — она с трудом узнала собственный голос, но все же узнала, поскольку прилагала немалые усилия, чтобы не сорваться в крик и свести предательскую в нем дрожь до минимума.
Хотя контролировать себя в такие моменты еще сложнее, чем сдерживаться от дикого желания отступить назад или вовсе постыдно сбежать отсюда сверкая пятками. Но в этот раз собственные страхи на ответную реакцию великого Инквизитора казались какими-то детскими глупостями. Она не имела сейчас на них никакого морального права, ибо на кону стояла жизнь единственного сына. А кто, как не мать обязана защищать самое дорогое и бесценное для любой матери?
— Ты совсем спятил или чувство абсолютной власти со вседозволенностью лишили тебя самых последних остатков здравого разума и человечности? Поднять руку на собственного сына. Едва не сделать из него наркомана и калеку… Господи… До чего ты еще готов и собираешься дойти?.. А, главное, РАДИ ЧЕГО?
Да и она сама, если так подумать, хороша. На что она рассчитывала, когда шла сюда? Не слишком ли поздно бить в колокола, когда город уже давным-давно спалили? Спасать уже, по сути, нечего. Причем окружающим им руинам, страшно вспомнить, сколько уже лет или даже десятилетий. Они и жили на этом кладбище скорее по инерции, вспоминая о его существовании только в такие вот моменты. О давно умершем между ними, о том, что не подлежит ни восстановлению, ни обновлению. Боже правый, даже сама природа обходила их стороной, так и не затянув по прошествии столького времени старые раны анестезирующим забвением, как это делает с реальными мертвыми городами, покрывая разрушенные стены и безлюдные улицы буйной растительностью и дикими цветами.
— Ты действительно думаешь, что я буду тебе что-то отвечать или как-то оправдываться перед ТОБОЙ за все, что делаю и собираюсь делать? А не много ли ты о себе возомнила, женщина?
Наверное, самое страшное ни в содержании его слов и ни в жестоком к ней отношении. Казалось, он и заговорил с ней абсолютно невозмутимым тоном только потому, что в коем-то веке соизволил к ней снизойти, то ли от скуки ради, то ли не пойми из-за чего еще. Но вот его обращенный на нее взгляд, выражение лица и вечная мерзлота в навечно заблокированных от нее глазах говорили, как всегда, о куда большем. О том, что он давно от нее закрыт, давно возвел между ними неприступную стену, и ему совершенно наплевать, что она чувствует и всегда чувствовала по этому поводу. Она была для него за все прошедшие двадцать лет, есть и будет только чужой. Никем. Пустым местом. Той, кто всего лишь носит звание матери его единственного сына и не более того.