Куплю свадебное платье
Шрифт:
— Чего стоишь? — с лестницы спросил меня спокойный голос. Я оглянулась и увидела в темноте странную фигуру.
— Их посадили всем кварталом! — с уверенной интонацией давно сумасшедшего человека сказала Атаманова с восьмого этажа и потрясла пустой кошелкой, в руках у нее были спички.
— Каким кварталом? — повторила я, прижимая к груди свою ношу.
— Всех квартирантов загребли, — не слушая меня, продолжила Атаманова, староста подъезда.
«Видали мы таких старост», — покосилась я на красную повязку на рукаве…
— А кто ж еще убил? Кому она, к черту, нужна? С дебилом своим, а?.. — громогласно спросила староста подъезда.
— Что-о-о? — пересохшим ртом спросила я, но Атаманова торжественно прошла мимо и вышла из дома, хлопнув дверью так, что мне на голову посыпалась штукатурка.
— Сумасшедшая бабушка, ой-ой, — сказала я, боясь подходить к опечатанной двери. Пакет с вещами снова упал, а дверь квартиры напротив внезапно открылась, и из нее на меня прыгнули три собаки с мокрыми, слюнявыми мордами.
— Я не верю, — утерев слезы и разжав зубы, повторила я, — не верю.
Слабость навалилась на меня, как мешок с мукой на бродячую кошку. Низ живота болел, ног я не чувствовала. Глаша лежала на подушке в центре дивана, и одна из собак, положив черные лапы рядом с головой ребенка, с мерцающим удивлением в глазах смотрела на спящую Глашу и шевелила своими собачьими бровями.
— Я не верю, скажите, что вы пошутили, — попросила я и посмотрела на бесцветную старушонку в желтом халате, которая, сутулясь, сидела напротив, поддерживая рукой подушку с Глашей.
— Я точно знаю, — подбирая слова, тихо, с интонацией «врач-больной», очень вежливо сказала Князева и отвела взгляд.
Ей было уже за восемьдесят, но умозрительно она казалась моложе — этакая куколка из сундука. Обычно такое бывает с людьми, сохранившими ум, и еще, если тело не превращается от старости в мешок костей или гору жира. Некоторые люди умудряются пристойно стареть…
Глафира проснулась и быстро открыла глазки, черная собака заволновалась, высунула язык и восхищенно замахала хвостом, производя им ветер.
— Ав, — тихо сказала она и взглянула на нас, — ав, ав!
— Проснулась, — не своим голосом пропела Анна Львовна, — попочка сладкая! Люблю, не могу!
Я улыбнулась и, погладив руку старушки, не спрашивая, охнув, пошла в ванную мыть руки. Глафиру надо было кормить.
Оказывается…
Все вещи, небольшая сумма денег, пеленки и все, что купили для ребенка, осталось лежать в тридцать шестой квартире, как раз за стеной, на которую я сейчас смотрела. Все это было абсолютно недоступно для меня, за опечатанной милицией дверью. Да черт с ними, с вещами…
Но в среду, ровно пять дней назад, Нину Ивановну с сыном убили. Ночью… Подожгли…
Анна Львовна на мои возгласы только прижимала руку к губам и моргала глазами. Наконец, подождав, пока я уложу Глафиру на подушку, рассказала все, что знала сама.
В половине первого ночи сестры Фонариковы с седьмого этажа вызвали пожарных. Им показалось, что кто-то надумал их поджечь — из вентиляции и снизу из окна валил дым, и они слышали два или три крика.
Милицейский наряд прибыл на удивление быстро — через час (пожарные вообще не приехали ввиду того, что сестры Фонариковы перепутали телефоны и позвонили вместо 01 по 02) и обнаружил за дверью 56-й квартиры трупы мамы и сына. Мальчик лежал в прихожей, мама в своей комнате на кровати, на кухне дымился выгоревший бак с бельем. В квартире на милиционеров бросился мой Дима с топором… и ранил первого милиционера…
— Кричал, как раненый зверь, — повторила, крестясь, Анна Львовна. — А милиционера потом несли, из него крови по всей лестнице натекло…
— Что вы такое говорите? — спросила не я, не я, не я…
— Я видела, — еще раз твердо повторила Анна Львовна. — Тебе лучше знать правду.
— Но зачем? Для чего? Он ведь не дурак? У него я, и он не бандит, вот и Глафира у нас. — Я не знала, что еще добавить. — Этого не может быть! Не может…
— Я видела, как его вели, — поежилась Анна Львовна. — Он не шел! Кричал, и его тащили!
— Я не верю! Что мне делать?..
«Я соскучилась, Дима, я по тебе соскучилась! — в тот первый вечер и ночь, когда вернулась в „сталинку“ из роддома, плакала я. — Что ты натворил?!»
За пять дней я передумала ВСЕ. Куда он пропал? Как мог запропаститься, если я рожаю? Только несчастье, больше ничего не могло его удержать… или даже… Нет, только не это!
И вот, оказывается, мой муж — убийца. Он убил Ниночку Ивановну, дауна Октября и ранил смертельно… милиционера?..
Абсурд!!!
Дантист, менеджер, субтильный Димка, метр шестьдесят один ростом, в очках и с маленькими ножками тридцать шестого размера, с высшим медицинским образованием, муж беременной жены, отец грудного ребенка — убил трех человек или двух и одного ранил…
Я легла на пол в углу комнаты, закрыла рот сжатым кулаком и рыдала, пока пол не стал таким же мокрым, как и мое лицо.
— Я по нему скучаю!..
Когда я была школьницей, нет, даже раньше, нет, все не так, в общем, я пыталась угадать, как ОН со мной познакомится? Он — мой будущий муж. Нет, не муж, а любимый. А после, может, и муж. Так вот, я не угадала, черт!
Я представляла красивого, высокого, загорелого, с глазами, в которых льды перемешались с небом в равных пропорциях, с выгоревшими до цвета белого вина волосами и с голосом Ника Кейва, когда он душит утопленницу Миноуг.
Но никто не знает, кого выберет сердце. И я тоже.
Дима…………………….
За два месяца я успела привыкнуть к этим двум людям — маме и ее дауненку. Нина Ивановна и ее Октябрик, наверное, одни из самых светлых людей, которых я встретила за всю жизнь. Бывают же такие тихие и ласковые женщины…