Куплю тебя за миллион
Шрифт:
— Я просто рассматриваю все варианты.
— Ты хватаешься за самые худшие, Анна-Мария!
— С тебя беру пример.
— Я не лучший образец для подражания, — качает головой Бекетов. — Пойдём, не будем задерживаться зря.
Клиника, конечно, из разряда самых лучших, но меня насквозь пробирает холодом. До самого копчика. Мурашки на коже такие огромные, что я, наверное, выгляжу, как дикобраз. Заметив моё состояние, Глеб хмурится.
— Посиди здесь, — показывает рукой на
Я киваю и на деревянных ногах делаю шаг к дивану. Глеб скрывается за дверью, на которой висит помпезная золоченая табличка.
«Авилов Пётр Николаевич» — читаю, шевеля губами.
Акушер-гинеколог высшей категории, заведующий отделением…
К самому горлу подкатывает большим комом сильная тошнота. Стены коридора надвигаются со всех сторон, сжимаются узко… Плакаты с изображением женских репродуктивных органов будто ухмыляются мне в лицо, скалятся отовсюду.
Ладони покрываются противным, липким холодным потом. Желудок делает резкий кульбит вверх. Я подскакиваю с места и просто убегаю прочь!
Не только из этого коридора, но и из здания клиники!
Вырываюсь на свежий воздух и налетаю на перила, хватаясь за них. От паники все внутренности сжимаются тугим болезненным комком и становится трудно дышать. Меня резко скручивает, как при рвоте, только ничего не выходит, пустые спазмы.
— Держи, выпей водички, вымой лицо.
В поле зрения возникает стеклянная бутылка с минеральной водой. Некто даже колпачок заботливо скручивает и подаёт мне прохладное стекло.
Кивнув несколько раз, как заведённая, я принимаю помощь, пришедшую словно из ниоткуда. Щедро поливаю на ладони, умывая лицо. Всё равно я ничем не красилась, с лица стекать нечему, кроме глупых, горячих слёз.
Делаю несколько глотков, прополаскиваю горло, снова ополаскиваю лицо. На ресницах повисли крупные капли воды.
— На вот, ещё платочком вытрись…
Автоматически беру большой носовой платок песочного цвета и только потом замечаю дары подающего.
Вернее, сначала обращаю внимание на мужские руки. Замечаю большой перстень на безымянном пальце левой руки.
Не может быть!
Однако этот перстень я уже видела раньше.
Ни на ком ином, как на отце Глеба.
Это он, Бекетов-старший!
Именно он подал мне бутылку воды и платок. Потрясённо разглядываю Якова Матвеевича, в костюме песочного цвета, в тонкую, едва заметную белую полоску. Старик держится статно, расправив широкие плечи. Даже трость, на которую опирается старик, не умаляет его величия…
— Вы?!
— Не делай такое перепуганное лицо! — отец Бекетова посылает мне улыбку закоренелого Дон-Жуана.
Ошарашенно делаю шаг назад.
— Раньше женщины были от меня без ума, — говорит будто самому себе.
— Лет семьдесят назад!
— Я Глебу отец, а не дед. Так что ты малость перегнула палку. Но я
— Мы вас не ждали, а вы припёрлись. Вот как говорится, — выдаю необдуманно. — Удивительно только, как я раньше звук шагов вашей третьей ноги не услышала! — киваю в сторону трости.
— Зато я услышал, как ты летела вон из клиники. Маленькая, изящная девушка, а топаешь, как стадо бизонов, несущихся к водопою! — саркастически усмехается отец Глеба.
Обменявшись сладкими, как яд, приветствиями с Бекетовым-старшим, мы разглядываем друг друга.
Я — настороженно, он со снисходительным интересом.
— Кажется, тебе было назначено. Там, — кивает подбородком отец Глеба в сторону клиники.
— Назначено.
— Тогда что ты делаешь здесь?
— Воздухом свежим дышу. Не люблю запах антисептиков. Удушье накатывает. Разве неясно?
— Страшно, да? — выдыхает отец Глеба, подавшись вперёд.
Чересчур резко и быстро он передвигается для старика, у которого одна нога ещё не полностью восстановилась после операции. До меня волной доносится глубокий, древесный аромат мужского парфюма и кофе.
Боюсь до ужаса. Но этому старому пауку ни за что в своих страхах не признаюсь, выдав смело, а на деле сдавленным голосом:
— Ни капельки!
— Я тебя прекрасно понимаю, — фыркает старик. — Сам не люблю больницы. Едва решился на операцию, — хлопает себя по бедру. — Но тяга к жизни сильнее страха.
— Можно подумать, старым стервятникам знакомо чувство страха.
Ситуация с клиникой сама по себе для меня напряжённая. Присутствие отца Бекетова ещё сильнее нагнетает и давит, полностью отключая функцию, которая у нормальных людей называется «держать язык за зубами».
— Опасно злить могущественного и злопамятного старика, — роняет ненароком, чем ещё больше меня злит.
— Какого чёрта вы здесь делаете? Желаете контролировать каждый мой шаг?!
— Каждый шаг своего сына, — поправляет меня Бекетов-старший.
— Послушайте, Яков Матвеевич. Контролируйте сына от меня подальше. Я сейчас не в том настроении, чтобы играть в «будь вежливой с теми, кто стар».
— Я бы с удовольствием, — растягивает отец Бекетова. — И подальше, и не зная тебя совсем. Но что поделать, если ты к моему сыну присосалась…
Я реагирую на последнее слово и краснею от макушки до самых пят. Что, если отец Бекетова видел всё-всё-всё?! Даже то, как я минет Глебу делала? Вдруг за нами следят и фиксируют каждый шаг?!
— Вы…
— Сколько денег тебе надо?! — перебивает меня отец Глеба резким взмахом ладони.
— Что-что?!
Хлопаю ресницами несколько раз.
Неужели для отца Бекетова всё измеряется только в денежном эквиваленте? Не могу поверить! Неужели ему не приходит в голову, что дело в другом!