Курение мака
Шрифт:
Я знал, что он прав. Эта почтенная прародительница племени мало походила на уличного торговца «колесами» у ворот школы.
– Трубку, – прошептала Чарли.
Старуха посмотрела на меня тяжелым взглядом, будто говоря: «Ну, и что ты будешь делать?» Ее лицо казалось очень древним, похожим на обезьянье, но бросалась в глаза удивительно гладкая кожа. Я не сумел бы понять, то ли состарилась она раньше времени, то ли, наоборот, сохранила неувядающую молодость; вот только глаза ее выдавали. Они казались прозрачными и бесцветными, как выгоревшая на солнце пластмасса. Это придавало ей какой-то потусторонний, шаманский вид.
Она пыталась рассказать мне что-то
Когда всем стало ясно, что я не позволю Чарли притронуться к опиуму, я попытался растолковать старухе, что нам тоже не мешало бы поесть. Я показал на спящего Мика, на свой разинутый рот и стал делать вид, как будто жую. Потом вытащил из кармана несколько батов.
Она выбила монетки у меня из руки, в точности повторив мой жест, а затем молча взглянула на меня так, что я растерялся.
Деньги рассыпались по полу.
– Ну, все ясно, – произнес я. Она наморщила нос.
– Бууууу! – сказал я, и это, похоже, понравилось ей больше. Старуха вышла из хижины, а когда вернулась, в руках у нее была большая миска супа с лапшой и три ложки. Я разбудил Мика, но он застонал и, заявив, что не может даже смотреть на еду, тут же заснул. Суп был жидкий, с какими-то ароматными приправами вроде шалфея и лука, напомнившими мне о доме. Мы с Филом поужинали молча.
Позже я попытался заснуть, но ничего не вышло. Голова работала без толку, вхолостую. Ведь вроде я нашел Чарли, а получается, что не совсем. Я был готов увезти ее домой, но это оказалось невозможным. Она спала, я лежал на соломенном тюфяке рядом с ней и держал ее за ногу. Не знаю зачем. Ни синяков, ни царапин на ее ноге я не заметил, но чувство было такое, будто она совершила прыжок в другое измерение – в мир, полный духов и демонов с жестокими глазами, а я держал ее за лодыжку, стараясь вытащить обратно, в наш мир.
Ночью мы с ней даже поговорили. Разговор вышел примерно таким:
– Трубку.
– Нет, Чарли. Больше никаких трубок.
– Папа, это опять ты?
– Я, милая.
– Папа, ты то приходишь, то уходишь. А где мама?
– Сейчас я с тобой.
– Зачем ты держишь меня за ногу?
– Чтобы ты не упала.
– А тут высоко? Да, похоже, очень.
– Я тебя держу, милая.
И она заснула. Позже ночью она встала и с трудом дошла до тазика в углу. Я помог ей, как делал в те дни, когда ей было два года, а я усаживал ее на горшок. Потом она доковыляла обратно и легла.
Все это время Фил храпел и ворочался во сне. Я снова постарался заснуть, но не смог. Лежал, уставившись в потолок, крытый сухими табачными листьями, встал, попил воды, потом проверил спящего Мика, положил ему руку на лоб: у него была высокая температура. В поисках аспирина – на случай, если он проснется, – я перерыл свой рюкзак и на дне нашел книжку Томаса Де Квинси. Я уже пробовал ее читать, но потом бросил, взял с собой и начисто про нее забыл.
Мозг судорожно работал. Я решил, что, пожалуй, почитаю при слабом свете свечи, а вдруг словоохотливый Де Квинси нагонит на меня сон. Ему тоже приходилось писать при свечах, портить глаза. Хотя, наверное, когда у тебя голова трещит от опиумной настойки, на зрение уже наплевать.
Лежа там, рядом с Чарли, в тускло освещенном закутке, я прочитал одну довольно странную историю. Де Квинси вспоминал об аптекаре с Оксфорд-стрит, который продал ему первую порцию опиума. Писатель намекал, что аптекарь мог быть неземного происхождения. Я знаю, насколько безумно может прозвучать такая идея, в сущности совершенно дикая, но она как-то надолго врезалась мне в память. Де Квинси писал, что часто возвращался на Оксфорд-стрит и не нашел ни лавки, ни самого аптекаря. По его мнению, все выглядело так, будто аптекарь, исполнив свою миссию, вернулся к себе, в иной мир.
Я припомнил странные рассказы Деккера об этих местах. Возможно, это мое болезненное восприятие следует приписать тому, что читал я ночью в тяжелом, подавленном настроении. Или тому, что воздух был полон резкого сладковатого запаха, и я знал, что меня окружают бескрайние маковые поля, источающие в ночи свое благоухание. И мне казалось, что там, в темноте, бродит громадный опиумный дух. Ищет последователей, сторонников, учеников и находит все новые жертвы.
Я отложил книгу. Думаю, я все еще надеялся благодаря чтению проникнуть в мысли Чарли, понять, что творится у нее в голове. Почему умная молодая женщина сознательно взваливает на себя такую обузу?
Я понимал, отчего местные жители курят это зелье: а чем им еще заниматься в джунглях? Но для
Чарли были доступны все блага современной жизни. Ресторанчики, концертные и театральные залы, груды продуктов и товаров, телевидение, кино. Хотя телевизор, пожалуй, не пойдет. Вечер в обнимку с телевизором даже у меня вызывает желание обкуриться до дури. Но все остальное?
Некоторое время я думал об этом. Почему все это звучит так слабо и неубедительно? Временами я ненавижу звук собственного голоса, ход своих мыслей. Театральные залы? Ханжество какое! В моем городке два театра, и я за всю жизнь не побывал ни в одном. Искусство кино? Когда мы с Шейлой последний раз ходили на фильм, мороженым торговали прямо в зале, невзирая на искусство. Магазины я сам терпеть не могу, особенно супермаркеты. А что до ресторанчиков, конечно, я не прочь пропустить кружку-другую пива, но для этого мне не нужны ни «викторианские интерьеры», ни дешевая стилизация конюшни с хомутами, развешанными по стенам. Ну, а наша викторина? Всего лишь игра. По-настоящему серьезные, фундаментальные вопросы о жизни играючи не решить, да их в «Клипере» по вторникам никто и не задает.
Я попытался вспомнить, чем занимался в тот день, когда услышал про несчастье с Чарли. Точно, собирал мебель. Стоило мне подумать о фанерках от платяного шкафа, и огонек свечи сразу разгорелся ярче. Было уже поздно, и чувствовал я себя совсем скверно.
Похоже, в наркотиках все же был какой-то ускользающий от меня смысл.
Наутро я обошел деревню, подыскивая, из чего бы соорудить носилки. Мне предстояло еще раз попытать себя в сборке деревянных деталей, но за ночь задача усложнилась. Мика трясло в лихорадке. Мы давали ему аспирин, но жар сбить не смогли. Ясно было, что в путь мы в ближайшее время отправиться не сможем. Он выбрался из хижины, мы с Филом довели его до бамбуковой загородки, а потом слушали, как он пыхтит и стонет. У него был жуткий понос.
– Держи его! – кричал я Филу.
– Я-то держу! Он на твою сторону валится!
Что правда, то правда. Мик висел у нас на руках, и, когда я почувствовал, что вот-вот отпущу его, подумал: это Фил виноват. На самом деле Фил был на удивление крепким парнем и, хотя я ему об этом не сказал, без него я бы не справился.
Когда мы затаскивали Мика обратно в хижину, его всего колотило. Мы положили Мика на кровать, я вытер пот со лба, обернулся к Филу, посмотрел на него и в ответ получил раздраженный взгляд.