Курьер. Книга 1
Шрифт:
— Внимание! Внимание! Срочное сообщение! — загремел грозный мужской голос, прервав бубнёж предыдущего диктора. — Докладывает Полномочный представитель Управления по чрезвычайным происшествиям Службы безопасности Федерации. Круизный лайнер "Мечта", направляющийся через Кольца Атмес к орбите Плутона, сегодня подорвался на вакуумной мине с интеллектуальным взрывателем, которая предположительно осталась со времён Первой войны. Как установлено по предварительной оценке, на лайнере произошла моментальная разгерметизация отсеков и сбой системы искусственной гравитации, аварийная система жизнеобеспечения отказала. Количество жертв неизвестно, степень разрушений не известна, все системы корабля сейчас молчат, ладары на позывные не отвечают. Внимание! Всем родственникам лиц, которые отправились в круизное путешествие на "Мечте", настоятельно рекомендуется сегодня же обратиться в ближайший по месту нахождения офис СБФ с документами, подтверждающими личность, и там зарегистрироваться в особой анкете…
— Ничего себе, — пробормотал я, почёсывая
А потом до меня дошло, ЧТО именно я услышал на самом деле, я охнул и замер, внутренне похолодев. "Мечта" — самый совершенный, ультрасовременный космический лайнер, оснащённый по самому последнему слову техники, со дня своего пуска в эксплуатацию завоевавший доверие половины Системы, меганадёжный, и… такая катастрофа! Я схватился за стол, чтобы не упасть, — воображение моментально нарисовало картину: горящий корабль с гигантской пробоиной в борту, через которую в безжизненный космос улетучивается столь драгоценный и необходимый кислород вместе с людьми и предметами; мёртвые обломки того, что совсем недавно было по сути чуть ли не небольшим городом в просторах космоса, — а потом память подлила масла в огонь: я вспомнил рассказы тех, кто вернулся об облаках нейтронных взрывов; о мёртвых обломках; о космическом мусоре, в котором сражались и за который умирали; и о хищных кораблях, подступающих к беззащитной космической станции. Я с трудом проглотил комок в горле — я не служил ни в армии, ни в космических войсках, ни разу не воевал, потому что в призывной возраст страдал от начинающегося астматического бронхита и вкалывал как проклятый на трёх работах сразу, пытаясь хоть как-то продлить своё жалкое никчёмное существование; я хорошо помню рассказы своих приятелей и знакомых, и выражения ужаса у них на лицах, когда они начинали вспоминать тот памятный бой за космическую станцию "Надежда", в котором как на шахматной доске против войск противников дальнейшей колонизации и сторонников агрессивной экспансии оказались жидкие силы тех, кто верил в свои возможности и силы. Несколько сотен штурмовиков и фотонные пушки станции против тяжёлых крейсеров и фрегатов…. Я до сих пор помню ту пугающую пустоту и отчуждённость в глазах тех, кто прошел через это и вернулся домой, помню, как мы пытались вернуть их в ритм обычной жизни; я будто наяву вижу сцены и моменты боя, о которых рассказывали они… Тот дурак и полный идиот, кто скажет, что сражения в космосе — это красиво… Его самого бы туда.
Я прикрыл глаза рукой, мысленно отдавая последние почести всем тем, кто погиб на "Мечте", мне в своё время можно сказать "повезло" — я видел разрушения, которые оставляет взрыв вакуумной мины, именно поэтому они были официально запрещены, именно поэтому ими охотно пользовались во время войны.
Галавизор что-то ещё продолжал бубнить, однако я его не слышал. Желание что-либо готовить пропало, с таким настроением лучше сразу стреляться, а не едой заниматься, отрава получится хуже той, что продаётся в магазинах. Я поглядел на таймер печи, оставалось совсем недолго, подрегулировал огонь, после чего забросил книжку обратно в ящик — хватит, обойдёмся мясом, ананасами и шампанским! — и вышел в комнату. Покрутившись немного на месте, припоминая, я неуверенно двинулся к одному из шкафов, открыл его, запустил руку вглубь и среди ящиков, коробок и кучи старого никому не нужного но бережно хранимого барахла нащупал заветный изгиб гитарного грифа. Разворошив коробки, я немного подёргал за него, затем примерился и потянул на себя — струны загудели, цепляясь за углы коробок, что-то зашуршало, зашелестело, затем с грохотом обрушилось, и я выудил, наконец, гитару. Классическая, семиструнная, с прямым чуть изогнутым на конце грифом и идеально расположенными по его бокам колками — истинный инструмент для души и душевных почестей, сейчас мало кто способен оценить этот шедевр по заслугам. Я был одним из таких ценителей, кому-то нервы успокаивал синтагал или бутылка синтетической водки, которую, судя по вкусу, гнали из старых портянок, мне даже в худшие моменты жизни достаточно было послушать мелодии под гитару, чтобы расслабиться и воспрять впоследствии духом и силами.
Я поудобнее устроился в кресле, закинув ногу на ногу, кончики пальцев коснулись струн я послушал их тихое пение, затем подкрутил немного колки — опять Шела баловалась! — и сыграл несколько нот — ага, организм уже встрепенулся! Добро… Откинувшись на спинку кресла, я закрыл глаза и позволил пальцам слушать лишь зов сердца, которому хотелось спокойной и тихой мелодии, они не подкачали, коснулись струн, тронули одну, другую, проверяя настрой, и мелодия полилась… Тихая, она начиналась в моём сердце, рождаясь в глубине души и принимая невысказанную форму под прикрытыми веками, спускалась к пальцам тоненьким ручейком, замирающим от осознания радости своего рождения, звенела на серебряных камнях, набирая силы, и полновесной могучей рекой лилась меж берегов навстречу моим чувствам, отдавая им своё сладкозвучие, играя и ликуя вместе с ними, рождая водоворот невысказанных образов, полунамёков и интонаций, в котором растворялась и уходила на дно крупными белыми хлопьями тихая грусть, вызванная гибелью "Мечты", многих людей на её борту и тем, что, несмотря на то, что война давно завершена, на всё ещё попадаются свидетельства собственной глупости, жадности и извечного желания иметь больше, чем мы в состоянии себе позволить. Мелодия лилась полновесной тихой
Я играл, и перед глазами вставали лица тех, кого я не увидел среди вернувшихся с войны, кого не увижу уже никогда, хотя среди них было много моих друзей. Я играл, и за лицами всё ярче разгоралась огненно-красная заря, тот Армагеддон, в буйство пламени которого были они брошены без сожалений и без огорчений с последним приказом: "Ни шагу назад! Стоять насмерть!". Я играл, и вслед за лицами наступала тьма, которая сменялась яркими сполохами взрывов, стонами умирающих кораблей, беззвучными криками людей, засасываемых в открытый космос, сгоравшими заживо, чёрных и обугленных от действия радиации и крайне жёсткого космического излучения. Я играл, и вслед за всем этим перед моим взором вставала "Мечта" — невероятно красивый, безумно многосложный, сочетающий в себе несочетаемые, казалось бы, стили космической архитектуры лайнер, приют богатых бездельников и иногда — в дни благотворительности — просто хороших людей, детище известной на всю Систему и ничем не порочащей своей репутации компании "Старлайт"… Великий Космос… Его стандартная загрузка — более полутора тысяч человек, при этом всем им хватает места, и все живут как на шикарном курорте, а среди них наверняка были дети… Вы скажете безумно глупо — скорбеть об их гибели, когда я их почти не знаю? Что ж воля ваша… Но в таком случае вы, очевидно, ни разу не встречали своих приятелей и друзей, вернувшихся в герметично закрытом гробу из покрытой углесвинцом стеклостали во избежание распространения радиоактивного, бактериологического и химического заражения. Не видели вы их гибель, не слышали истории об этом из уст выживших и не знаете того ужаса, который пережили они… Возможно, глупо — скорбеть о человечестве, когда оно постоянно пытается уничтожить себя любыми известными и придуманными способами, но я не боюсь показаться или прослыть глупцом — зараза к заразе не липнет — боюсь другого: как бы не очерстветь сердцем и душой до состояния природного убийцы, когда по трупам пойдёшь без оглядки и без сожалений, привыкнув к такому свойству любого живого организма как смертность…
Пальцы мои замерли, мелодия ещё лилась, ещё падали её последние капли, допевая свой реквием погибшим, ещё закрыты были мои глаза, ещё не остыли воспоминания и мысли от будто бы наяву явившихся ко мне образов… Я сидел неподвижно, обнимая гитару, отрешившись от всего на свете, и мысленно посылал последнее "Прощайте!" ушедшим на ту сторону Стикса, как вдруг…
Какофония звуков пронизала меня всего с головы до пят, заставила содрогнуться и в диком отвращении едва ли не перекреститься — что, опять?! Да сколько ж можно?! Ведь у меня сегодня выходной! Когда же наконец они научатся не терроризировать меня, когда мне этого совсем не хочется, и задумаются о мысли: а почему бы мне — такому молодому и красивому — не давать деньги за моё естественное природное обаяния, живой характер и просто неотразимую улыбку?
Жуткая мелодия звучала всё настырнее, я сжал голову ладонями и замычал в отчаяньи и от бессильной ненависти, потом взял себя в руки и заставил успокоиться — негоже давать волю гневу и чувствам и распылять их на тех, кто этого не достоин. Я поставил гитару на пол, облокотив её о бок кресла, струны чуть слышно загудели, встал посреди комнаты и мысленно скомандовав принять вызов, уставил трагический взгляд на экран, на котором появилось обрюзгшее и одутловатое лицо непосредственного начальства.
— Добрый день, Андрей, — поздоровался он подчёркнуто вежливо, после того разговора, когда я высказал ему в лицо всё, что в душе накипело, мы с ним более не общались, хотя и прошла, наверное, целая неделя, он на контакт не шёл, а я просто отдыхал от всего, восстанавливал душевное здоровье после последнего поручения.
— Здравствуйте, Зизольдий Гурабанович, — ответил я в тон ему: подчёркнуто сухо, официально и сугубо по-деловому.
— М-м-м… У тебя ведь сегодня выходной? — пошлёпал он губами и, видимо, отвернулся куда-то в сторону, потому как лицо его скрылось, и я слабо видел лишь кончик уха.
— Да, Зизольдий Гурабанович…
— Так, вот это подпишите, — донеслось до моих ушей тихое, — теперь здесь и вот здесь… Поздравляю с назначением, приходите завтра в это же время сюда, я вас буду ждать, мы с вами окончательно всё обсудим и определим вам группу обучения и персонального инструктора…
Я нахмурил лоб, затем понял — похоже, Капитошкин ещё одного зелёного птенца поймал на обещании лёгких и крупных заработков, рекламу которых с координатами нашей фирмы я вижу повсюду в галанете и на бигбордах. И ведь верят же, дурни. Когда это, интересно, крупный заработок был лёгким? Вот-вот, я тоже не помню таких случаев…
— Выходной, значит, — прошелестел он, вернувшись к нашему разговору. — М-м-м да… А как же?.. Так… А поработать не хочешь, Андрей?
Я удивился такому вопросу и удивлённо приподнял бровь: я, да поработать?! Конечно же, не хочу!..
— А… поподробнее можно? — спросил я осторожненько, внутренне предвидя, что он засияет от счастья, так как Старик такие вопросы воспринимал как завуалированное согласие.
— Поподробнее? — переспросил он. Хм, неужто я ошибся? Да быть не может. — Поподробнее, увы, нельзя, Андрей. Ты должен понимать, что задавать сейчас такие вопросы равноценно… Мы ведь так и не нашли ничего. И никого…