Курьер. Книга 1
Шрифт:
— Как скажешь, — мурлыкнула она, и в ту же секунду я услышал недовольное ворчание, казалось, только проснувшегося и мучающегося с похмелья бассетхаунда.
— Доброе утро, Зизольдий Гурабанович! — гаркнул я, делая несколько быстрых глотков и с наслаждением ощущая, как у меня внутри загорается солнышко, своим теплом согревая весь мой высококачественный ливер.
— Доброе утро, Андрей, — пробурчал он ворчливо. — Что у тебя случилось? Почему так долго вызов не принимал? Опять спал?
— Как можно, Зизольдий Гурабанович?! — воскликнул я возмущённо и провёл кончиком языка по губам, чтобы
— Ты совсем обнаглел, Преображенский, — вздохнул Капитошкин. — Может тебе ещё отпуск с двойной ставкой предоставить?
— Был бы рад, — осторожно ответил я, зная, что у Старика собственные представления об отпусках и отгулах — по его глубочайше обоснованному всеми несуществующими законами на свете мнению работник должен боготворить работодателя за то, что тот даёт ему возможность на себя работать, а потому отпуск — это уже достаточная награда за его труд, который практически даже можно и не оплачивать.
— Ты всегда всему рад, — обвиняющим тоном заявил этот "громозека". — И выключи, наконец, это дурацкое звуковое сопровождение, я и так знаю, что ты всю ночь дрых как коней продавши.
Подумав немного, я решил не рисковать и послал мысленную команду ЭлИн, чтобы она отключила звуковую матрицу, твёрдо решив для себя, что за эту отповедь я Старику ещё подлостей в носки накидаю.
"Чтоб к тебе в гости все родственники сразу нагрянули, — прорычал я мысленно, — чаю не дают попить спокойно. Изверг…".
— Андрей, ты помнишь, надеюсь, что сегодня важная встреча? — спросил Капитошкин чуть спокойнее.
"Восемь", — вздохнул я, мысленно подсчитав количество его вчерашних напоминаний.
— Конечно, помню, Зизольдий Гурабанович, — ответил я как на присяге, которую в жизни никогда не давал. — Я уже, можно сказать, при полном параде…
— Вот только попробуй заявиться сегодня на фирму как обычно: в куртке, рубашке и штанах спортивных! — рыкнул он строго. — Чтоб действительно при параде был!
— Зизольдий Гурабанович, ну вы ко мне совсем как к малому дитяти, — обиделся я. — Чай не лаптем щи хлебаем, чай соображаем, что к чему.
— На это и надеюсь, — сказал как отрезал. — Ладно, собирайся, я тебя жду на фирме через час.
— Как через час?! — задохнулся я. — Встреча ведь через два с половиной часа!
— Да, — подтвердил Старик, — но я тебя жду через час. Мне, прости, так спокойнее будет.
— И это не обговаривается и не обсуждается, — добавил он как раз в тот момент, когда я хотел высказаться в свою защиту. — До связи, Преображенский. Жду тебя на фирме через час, — повторил он, будто издеваясь, после чего отключился.
От негодования я вспомнил весь свой богатейший словарный запас нецензурной лексики, начатый ещё во времена Великой Зимы, как окрестили позже те жуткие холода, и до сих пор ещё не оконченный. Фразы и слова с языка срывались и простые, и витиеватые, я помянул всю родню Капитошкина, описал все их наклонности и характеры, после чего умолк и с минуту сосредоточенно сопел, стараясь придумать что-нибудь новенькое, потому как чувствовал, что набором из более чем десяти тысяч ругательств я всё накипевшее в душе не опишу, а то что опишу, будет слабым и тусклым оттенком картины, щедро разбавленным водой.
Рука моя сама собой коснулась чашки с чаем, я залпом допил остатки, каждый раз чувствуя, что последующие глотки по вкусу отличаются от предыдущих, после чего глубоко вдохнул и закрыл глаза, потихоньку выдыхая через нос и очищая дух и разум от негатива. Через несколько секунд в голове посветлело, я испытал покой и благоговейный трепет перед силой жизни, встряхнулся, сбрасывая оцепенение, и стал прибираться. Тарелки я сгрёб и сунул в раковину, туда же угодила чашка с заварником, коробку с чаем я предусмотрительно заныкал ещё подальше, уже в другое место, памятуя, что Шела иногда будто бы невзначай умудряется даже читать мои мысли.
Протерев поверхность стола салфеткой, я активировал духовой шкаф и перевёл его в режим самоочистки, после чего приподнял кухонное полотенце и нажал на один из символов сенсорной панели управления роботами кухни, которая скрывалась под ним. Дело всего утра было выполнено, генеральная цель поставлена и достигнута, можно было бы часик поваляться пузом кверху, слушая новости Системы — чудаки, они считают свой невинный лепет новостями! Ха! — или, например, окунуться в затягивающие волны классической музыки, но… Меня ждали уже через час, вдобавок следовало отыскать в дремучих дебрях наших с Шелой шкафов костюм, а-то действительно как-то неудобно будет показываться перед нашим локальным господом богом в простенькой хоть и фирменной рубашке с короткими рукавами, штанах и лёгкой куртке поверх всего. Как я ни не любил костюмы, а всё равно надо было приодеться. Авось, себя зауважаю, когда в зеркале представительного джентльмена увижу.
* * *
— Помнишь, как это было?
— Конечно, помню…
— Не хочешь повторить?
— Знаешь, пожалуй нет… Не стоит портить романтику того раза попытками повторить и воплотить её в тех же движениях, взгляде, мыслях… Мне кажется, что это убивает чувственную сторону воспоминаний о тех событиях, оставляя лишь простые грубые факты.
— А я бы, наверное, хотела это повторить, — бормочет она тихо, прижимаясь к моему боку и оплетая руками шею.
— Зачем, если можно попробовать обставить это по-другому? На что нам воображение дано?
— Вряд ли у нас хватит пороху на вторую такую ночь…
— Ты плохо меня знаешь, — возражаю ей. — А оттого плохо представляешь весь потенциал моего могучего интеллекта, который может завести в такие дебри, откуда даже нашему дуэту вроде Бонни и Клайда выбраться будет несколько затруднительно…
— Какой ты разговорчивый, — в который раз с каким-то загадочным вздохом констатирует она. — В той ситуации, где всем хватило бы одного-двух слов, ты не успокаиваешься, пока не обрисуешь все стороны и нюансы. Откуда это в тебе?