Курочка Ряба, или Золотое знамение
Шрифт:
Рутина жизни, однако, сделала свое дело: никто не следил за Игнатом Трофимычем. Тот, что дежурил в огороде, сошелся с тем, что дежурил в задней части двора, стояли у прясла спиной к Игнату Трофимычу и весело беседовали на какую-то интересную им обоим тему. Тот же, которому вменено было в обязанность дежурить около крыльца, обретался в калитке, открыв ее и наблюдая за чем-то на улице.
Бог не выдаст, свинья не съест, воскликнул мысленно Игнат Трофимыч, и, заложив вираж к груде дощатого хламья рядом с курятником, он стряхнул мешочек
Стряхнул — и почувствовал, что вспотел. Боже праведный, покаянно возопило его естество, что же я сделал!
Но то была лишь какая-то часть его естества, что возопила. Другая же понудила его сделать несколько шагов, чтобы отойти от груды досок, а потом заставила провопить те же самые слова вслух:
— Боже праведный!
— Что такое? — с револьвером в руке вывалился из курятника оперативник, дежуривший там.
— Что?! — метнулся к Игнату Трофимычу оперативник от калитки, которому положено было бы находиться около крыльца.
А оперативники у прясла первым делом прыснули друг от друга, а уж затем, по отдельности каждый, со своей стороны прясла, тоже бросились к Игнату Трофимычу.
Игнат Трофимыч стоял, вытянув перед собой руку с раскрытой ладонью, и на ладони лежало белейшее, даже как бы отдающее голубизной, обыкновеннейшее яйцо.
— Золотое было, — сказал он, обводя ошалелым взглядом сбившихся вокруг него оперативников.
— Было золотое, сам видел, час над ним просидел! — подтвердил оперативник из курятника, пряча пистолет у себя под мышкой.
— Это как может быть?! — неверяще и грозно вопросил оперативник с огорода.
— Так как не может, — сказал Игнат Трофимыч. — Было уже такое. Превращались. Только чтобы в моей руке…
— Ну, ты чего там застрял, Трофимыч? — появился на крыльце старший смены из дома. — Взвешивать надо, инкассатор ждет… — И встревожился, уразумев по необычности сцены во дворе, что случилось что-то из ряда вон. — Лейтенант Иванов, доложите обстановку!
— Чертовщина, товарищ капитан! — сделал два шага вперед оперативник из курятника. — Непонятное явление. — И смолк.
Игнат Трофимыч понял: кроме как ему самому, сообщать неприятное известие некому.
— Во! — снова вытянул он перед собой руку с яйцом.
2
На ночь Игнат Трофимыч вновь отправился в комнату к Марье Трофимовне.
Оно, собственно, и без надобности было сегодня ложиться вместе, обо всем сказано-переговорено потихоньку днем, однако же хотелось поговорить еще, поговорить всласть, оттого и не тяжело было думать о предстоящей маете: как будут мешать друг другу, ворочаться, пихаться, засыпать и просыпаться.
— Теперь несколько дней ни-ни, — сказала Марья Трофимовна. — Пусть успокоятся.
— Ну так, ну так, — сказал Игнат Трофимыч. — Конечно. Нам чего жадничать. И им хватит, и нам достанется.
— А ты, значит, дрыг рукой — и нет его?! —
— Так а чего ж! — с довольством отозвался Игнат Трофимыч.
— Ловка-ач, ничего не скажешь! Я и не знала о тебе!
— Ну так, ну так, — Игнат Трофимыч похекал умасляно. — Ты его хорошо перепрятала-то? Надежно?
— Надежно. Баба спрячет — сама не найдет.
— Ты что?! — так и вскинулся, сам не ожидая того, Игнат Трофимыч.
Марья Трофимовна пустила невольный смешок.
— Найду, найду, — успокоила она потом Игната Трофимыча. — Так это я, шуткой.
У них у обоих было такое состояние — могли б, полетели бы. Не много раз выпадает за жизнь человеку подобное; с годами вероятность того все меньше и меньше, а уж о старости и совсем нечего говорить.
Нечего говорить — а им вот выпало.
Думали, конечно, нахлынувшие нынче всякие проверяющие о подмене, намекали на то — но осторожно, прощупывали — но и не больше. Боялись! Не решались обвинить! Могло превращаться прежде, почему же не превратиться теперь?
Наберем три яйца — тогда и отдадим, почему-то так вот решили Марья Трофимовна с Игнатом Трофимычем, опять протолковав шепотом едва не до белого света. Почему-то вот так решилось у них. Неизвестно почему. И проговорить едва не до белого света — это же не в июне было, сентябрь уже подступал, осень начиналась, дни сделались короче, а ночи длинней! Однако же вот проговорили. Молодыми себя чувствовали. Будто заново начиналась жизнь…
3
Встреча Игнату Трофимычу была назначена на той же автобусной остановке, что и в прошлый раз.
Три автобуса подкатили и откатили, а неприметных серых «Жигулей» все не было. Шел дождь, дул ветер, от дождя Игнат Трофимыч надел серый, стоявший колом, гремучий плащ из кожзаменителя, никакого навеса на остановке не имелось, дождевая вода, скатываясь с плаща, попадала в ботинки, и ноги у него давно уже были мокрые.
Наконец серые «Жигули» появились. Лихо, на полном ходу подвернули к небольшой толпе, вновь собравшейся в ожидании следующего автобуса, тормознули, и светлоусый, высунувшись из задней дверцы, прокричал Игнату Трофимычу, без всякой конспирации:
— Давай, дедуля, залазь!
Народ на остановке мигом обратил свои любопытные взоры на Игната Трофимыча, но делать было нечего, и Игнат Трофимыч на виду у всех послушно полез в машину.
— Что ж вы, ребята, без всякой маскировки? — попробовал он укорить своих благодетелей, когда смолоусый за рулем дал газ.
Смолоусый, повернув голову, глянул на него с усмешкой.
— Кому о чем догадываться, папаша, если ты не продал?
— Не продал?! — ткнул его большим пальцем под ребро смолоусый, и, хотя жесткий кожзаменитель плаща притушил боль, Игнат Трофимыч, икнув, тотчас вспомнил свое место. — Показывай, давай, вытаскивай! — потребовал светлоусый.