Курочка Ряба, или Золотое знамение
Шрифт:
— А чего мне в одиночку. Мне хоть в одиночку, хоть как, — перебила парня Евдокия Порфирьевна. — Ты только, гляди, заднюю дверь не открывай. — И объявила зычно, оборотясь к тесно набитому пассажирами автобусному нутру: — Приготовьте билетики, граждане! Отсутствие проездных абонементов от штрафа не освобождает!..
Наметанным глазом вырвала из спрессованной толпы боязливо метнувшиеся от нее глаза безбилетника и, принимая в руки абонементы, надрывая их, прямиком двинулась к этим глазам, и под ложечкой внутри с приятностью екало: счас дам, ох, сейчас дам!..
5
Рябая,
— Ты че это, ты че это, — с обычной своей приговоркой напустилась она на Игната Трофимыча, забирая у него топор и подталкивая к огородной калитке. — Ты это как это додумался? Раз — и на суп! А может, Рябая-то… — Тут она понизила голос, потянула Игната Трофимыча за рукав и произнесла ему в ухо: — Может, она и не Рябая вовсе? Понимаешь, нет? Может, эти яйца — нам знак какой?
— Какой знак? — непонятливо спросил Игнат Трофимыч.
— Какой! Такой. Не наше дело, не думай. Кто подает — тот и объяснит, надо будет. А ты — на суп ее!
— Так ты же сама говорила: на суп! — уязвленно воскликнул Игнат Трофимыч.
— Когда это я говорила? — вскинулась Марья Трофимовна. — Ополоумела я, че ли, чтоб такое сказать?
О Господи, воля твоя, только и оставалось произнести про себя Игнату Трофимычу.
— Ты мне, главное, под руку не лезь, — сказал он вслух. — Ясно? Я теперь понял, как их бить надо.
Яйца внутри были самые обыкновенные, самые обычные куриные яйца. И второе, и третье, и четвертое… И по-самому по-обыкновенному те из них, что были взяты раньше, стухли, а те, что посвежее — те сохранились. И когда Игнат Трофимыч, наловчившись раскокивать яйцо с одного удара, да еще так, чтобы не распустить желтка, разваливал скорлупу на две половины, ничего не происходило: ни гром не гремел, ни молния не блистала, не вырывался изнутри никто страхолюдный со струйкой дыма.
И только вдруг, когда Игнат Трофимыч примерился к очередному яйцу, занес уже руку, собираясь бросить нож с отмерянной силой вниз, раздался стук. Громкий и беспощадный.
Рука с яйцом у Игната Трофимыча так и подпрыгнула, а Марья Трофимовна издала непонятный звук, который при всем старании специально никогда бы произвести не смогла: вроде как мяукнула.
И только долгие секунды спустя дошло до них, что стук этот произошел не из яйца, и вообще он не внутри дома, а то постучал кто-то в стекло кухонного окна. Однако же страшен был и наружный стук, и Игнат Трофимыч тянул себя к окну глянуть, что там такое, будто на аркане.
А когда дотянул — увидел участкового Аборенкова, который в дом их отродясь не захаживал! И хорошо еще, что, взгромоздясь на забор палисадника, чтоб дотянуться до окна, Аборенков оказался в такой неловкой позе, что вынужден был смотреть в окно ухом, а ухо у него еще не научилось выполнять обязанности глаза.
— Да ну? — плаксиво проговорила Марья Трофимовна, когда, отпрянув от окна, Игнат Трофимыч сообщил ей шепотом, кто там стучит.
— Не «ну», а по лбу гну, — механически ответил ей Игнат Трофимыч. И вопросил с угрозой: — Ты языком никому не молола? Чего его принесло?
Марья Трофимовна взорвалась:
— Дура я, че ли? Сам если кому!
А стук между тем раздался вновь — громкий, требовательный, властный, — и теперь они даже увидели производящую его руку, большую, что булыжник, обросшую волосом, как зверья лапа.
— Ну что делать-то, что мыслишь? — рявкнул шепотом Игнат Трофимыч на свою старую.
— А затаимся, как нет нас! — тотчас, будто давно и заранее все решила, сказала Марья Трофимовна. Но тут же и отвергла свое решение: — Како затаимся! Полгода замок заменить не можешь, живем — от добрых людей запираемся. Дернуть покрепче — и вылетит твоя щеколда!
Верно, отозвалось в Игнате Трофимыче, щеколда слабая. Но не ответить на попрек своей старой было сверх его сил.
— А как его заменить, замок-то?! Их никаких ни в одном магазине!
— Был бы мужик хороший, давно бы добыл где! — не осталась в долгу Марья Трофимовна.
— Ты не лайся давай, а что делать соображай! — снова рявкнул Игнат Трофимыч, не замечая того, что сам он тоже то лишь и делает, что «лается», а время, между прочим, идет.
Только когда раздались в сенях тяжелые, могучие шаги Аборенкова, только тут и подхватились Марья Трофимовна с Игнатом Трофимычем по-настоящему. Откуда что и пришло к ним в голову, но, содрав с себя мигом фартук, расстелила его Марья Трофимовна на табурете, а Игнат Трофимыч, без всяких слов поняв ее, в тот же миг стряхнул туда с газеты всю скорлупу, покидал следом еще целые яйца, а Марья Трофимовна, будто заранее они договорились, кому какие обязанности, как он бросил последнее яйцо, сгребла фартук торбочкой и с маху обхватила ее под горло подвязками.
— Эй, есть кто?! А ну открывай! — постучал в дверь Аборенков и затряс ее с такой силой, что щеколда вместе с гнездом так и запрыгала.
— А полезай-ка! — пока Марья Трофимовна завязывала фартук, распахнул Игнат Трофимыч подпол под ногами, и спроси его, зачем он посылал туда свою старую, какой в этом смысл, он бы не ответил.
А Марья Трофимовна, в свою очередь, не поперечив ему даже взглядом, послушно полезла в подпол — не произнеся ни слова, а лишь тяжело отпыхиваясь от натуги.
— Эй, Трофимыч, ну, открывай! — грохнул в дверь кулаком Аборенков. — Знаю, что дома, не откроешь — дверь выломаю, хуже будет!
— Сиди там и ни гу-гу, — опуская крышку подпола прямо на голову своей старой, не дав ей и секунды устроиться там, погрозил голосом Игнат Трофимыч. — Что б ни было тут — ни гу-гу!
— А-ах! — протяжным ревом выдохнул из себя воздух Аборенков, с размаху, видно, кидаясь на дверь, и щеколда отскочила вместе с гнездом, брякнулась на пол, дверь отлетела в сторону, и Аборенков ввалился в дом. — Сто-ой! — закричал он Игнату Трофимычу, выставляя перед собой руку с оттопыренным указательным пальцем, будто тот был у него револьвером и мог стрелять. — Не двигаться!