Курс — одиночество
Шрифт:
Ладно, обойдётся. Привожу себя в порядок и поднимаюсь на палубу для торжественной встречи. Нас разделяет всего три мили, и в бинокль я различаю окраску корабля. Светло-серый нос, белые надстройки, ярко-жёлтая дымовая труба. Фунт против пенни, что это скандинав.
— Принимаю пари.
Мы у него прямо по носу. Пора нам возвращаться на первоначальный курс. После этого он оказывается слева сзади, так-то лучше. Лихо выглядит — высокий изогнутый нос стремительно рассекает море, и тугая волна катится впереди, обдавая каскадами пены обе скулы. В верхней части форштевня — ярко раскрашенные, красивые завитушки, шведы и норвежцы любят такие штуки. Не то же самое, что носовое украшение,
Мне не терпится поднять на фале свои три флажка, но надо ещё обождать. Торопиться ни к чему, дождёмся, когда ему будет видно, как они пойдут вверх, чтобы он знал, что это сигнал, а не бельё развешено для сушки. Так, подошёл на полмили. Вон второй помощник стоит на крыле мостика. Танкер продолжает идти на сближение (осторожно, друг, слишком близко подходить ни к чему). Весело развеваясь, флажки спешат вверх, рады, что вырвались из старого брезентового мешка. Помощник внимательно приглядывается. (Гром и молния, куда он прёт!) Рулевой явно перестарался, судно забирает вправо. Вижу, как помощник поворачивает голову и отчитывает рулевого, можно разобрать каждое слово. Совсем рядом идёт.
Читаю название:
танкер «Петерсон».
Не иначе, в честь какого-нибудь деятеля. Я не очень одобряю обычай называть судно фамилиями, мне больше по душе имена, и желательно женские. Кто-нибудь слышал, чтобы судно назвали, скажем, «Берт»?
Так, разобрал мой сигнал. Сейчас помашет в ответ, но что это у него в руке, похоже на…
— Ваш сигнал принят.
Как внушительно раскатился усиленный мегафоном голос, словно это само судно говорит. Я вынужден ограничиться взмахом руки.
— В чём-нибудь нуждаетесь?
Новый жест: две скрещенные руки над головой.
— Желаю успеха!
Ещё раз машу рукой… до свидания… Всё, прошёл.
Хорошо-то как. Хорошо сидеть в кокпите, обменявшись сердечными приветствиями с членами команды, перегнувшимися через гакаборт. Танкер прошёл так близко, что я теперь иду в его попутной струе. Море за ним словно приглаженное, но у самой поверхности крутятся вихри. Моё внимание приковано к этой картине. Пучки водорослей мечутся, будто в кипящем котле, то их вынесет совсем наверх, то опять засосёт вниз, миг — и пропали куда-то. Интересно, может ли человек плыть в кильватере быстро идущего судна? Скорее всего — нет. Но я, честное слово, как-нибудь попробую.
А, чёрт! Море настолько меня увлекло, что я забыл прочесть на корме название порта приписки, а теперь слишком далеко, и бинокль не выручит. Проклятие. Запись в вахтенном журнале будет неполноценной.
С лёгкой грустью я смотрю, как корпус «Петерсона» переваливает за линию горизонта. Догонял он меня довольно долго, а уходит, кажется, вдвое быстрее. Ничего, всё-таки отправлена ещё одна весточка Эйре и ребятишкам. Ура «Обсерверу» (первое почти за месяц). Газета оплачивает пошлину, причитающуюся Ллойду за передачу сведений о судах. Я всегда был её читателем, теперь же буду почитателем, стану настоящим газетоманом. Хорошо быть чего-то-маном. Кстати, что это означает? Что вы чем-то пресыщаетесь? Хорошим или плохим? В таком случае я гонкоман. Господи, до чего я пресытился трансантлантическими гонками одиночек!
Мне нужно лечиться.
Движение — вот что мне нужно.
Движение на запад. Движение в западном направлении. Пройти сквозь наступающую ночь и достичь благословенного дня по ту сторону ночи. Ночь — будто вход в туннель. Дни превратились в клинья света, вбитые в сплошной мрак. У дней есть название, есть порядковый номер, а ночи — это непроторенные и необозримые дебри времени. Я даже не знаю толком, что за день сегодня. Я тщательно отмечаю крестиком в календаре
Понедельник. Вторник.
Среда. Четверг.
Пятница.
Так что за день недели сегодня?
Не знаю толком. Меня заботит не день, а часы мрака между днями.
Я одолеваю ночь, как пловец одолевает под водой бассейн в оба конца. Прошёл половину дистанции — полночь. Теперь — обратно, тот же путь кажется очень долгим, лёгким нужен воздух, как моей душе нужен свет. Нет, это непосильная задача, лёгкие лопнут, прежде чем вы успеете всплыть. Всё, больше нельзя терпеть. Вы поднимаетесь к поверхности, чтобы глотнуть воздуха, но там лёд, сплошной лёд, он вас не пускает. И сколько ни колоти руками и ногами, надо плыть дальше. Плыть, плыть, плыть, а вы совсем задыхаетесь, и наконец, вы уже перевалили через грань невозможного, наконец, можно всплывать и жадно хватать ртом воздух. И опять занимается день. Новый день с западным ветром. Яхта продолжает борьбу с этим недотёпой, который прёт и прёт на восток, словно нет других сторон света, нуждающихся в ветре. Лишь одно событие скрашивает этот день. В семь вечера лаг отмечает, что пройдено две тысячи миль. Две тысячи миль против ветра — это немало, хоть кого спросите.
И опять ночь.
Во сне я веду судно, на котором мачт, что телеграфных столбов на длинной прямой улице. И на каждой мачте по парусу. Они уходят вдаль, уменьшаясь с расстоянием, и в конце палубы это просто маленькие пятнышки. Я беру рифы на всех этих парусах. Работаю как сумасшедший, потому что надвигается шторм. Судно несёт слишком много парусов, палубу захлёстывают волны, и я работаю по пояс в воде. Уголком глаза вижу, что уже зарифленные паруса (может быть, сто, может быть, больше) разлетаются в клочья от штормового ветра. Всё окутывает мрак, и я просыпаюсь. Точно ли я проснулся? Слышно ветер, но ведь и во сне тоже был ветер. И плеск воды и хлопающий парус. Господи! Волны сомнения качают меня между сном и явью. Пот, которым я обливаюсь, вызван не только духотой в каюте. Наконец…
Занимается рассвет.
Я — Инка.
Поклоняюсь солнцу.
Свети мне днесьИ не заходи.— Чья очередь готовить завтрак?
— Готовь ты, а я пока откачаю воду из трюма.
— Сколько раз качнул?
— Пятьдесят два.
Солнце поднялось высоко, и в каюте слишком жарко. Марш на палубу. Сидя нагишом в кокпите, стричь ногти на ногах. Случайные брызги оставляют белые пятнышки соли, будто иней. Забираюсь на палубу рубки. Ложусь на спину. Смотрю на гик и горбатый парус. Что-то тело ноет. Возвращаюсь в кокпит. Сажусь будто в ванне. Ноги задираю вверх. Спина опирается на руки, как на подлокотники. Вращение ногами. Словно педали крутишь. Оборот за оборотом, оборот за оборотом. Сто оборотов. Двести оборотов. Двести пятьдесят. Двести семьдесят пять оборотов. Двести восемьдесят пять. Двести девяносто оборотов. Двести девяносто пять. Девяносто шесть, девяносто семь, девяносто восемь, девяносто девять.
ТРИСТА ОБОРОТОВ.
Ещё. И ещё.
Бегут струйки пота. Со лба — в волосы. С живота — на грудь. По ногам на бедра. Я весь липкий от соли. Зато усталый, слава богу — усталый. Теперь опуститься на колени в кокпите. Ухватиться за комингс справа и слева. Подтягиваться на руках.
Бицепсы лоснятся. Суставы похрустывают. В ушах стучит. Глаза зажмурены. Белки налились кровью. Живот напряжён. Поясницу саднит.
Хватит.
Солнце по-прежнему светит. Ветер по-прежнему дует. Волны по-прежнему бегут. Яхта по-прежнему идёт. Лаг по-прежнему вращается.