Кутузов
Шрифт:
1
Николай Михайлович Каменский метался в тяжелом бреду, то узнавая подходивших к нему адъютантов, то вновь впадая в горячечное забытье. Тогда он вспоминал теснины Швейцарского похода, где отличился под начальством бессмертного Суворова, и звал своего отца, фельдмаршала Михаила Федотовича, два года перед тем зарубленного в орловской подгородной вотчине топором собственного крепостного по прозвищу Созионка...
Когда Кутузов вошел в низкую, душную горницу и приблизился к постели умирающего, тот вдруг узнал его, обрадовался, и оба заплакали: тридцатичетырехлетний генерал, уволенный по болезни, и новый главнокомандующий Молдавской армией, который был почти вдвое старше его.
Со словами: «Дядюшка! Дорогой дядюшка!» – Каменский беспрестанно целовал у Михаила Илларионовича руки.
Приехав в Бухарест, когда Каменский уже не вставал с постели от жестокой грудной хвори, Кутузов не велел сказывать ему об этом: пусть думает, что еще командует армией. Однако едва Каменский из прочитанного ему приказа услышал о назначении Михаила Илларионовича, то с величайшей радостью стал говорить, что дождется своего славного начальника по прежним походам и раньше его не уедет на лечение в Одессу.
– Если бы я узнал, что на мое место поставлен брат Сергей, Милорадович или даже Багратион, я бы умер здесь, потому что мне все равно не жить, но все-таки не передал бы им командования!.. – сказал он своим ближним...
От чрезвычайной слабости у Каменского память была так худа, что он через минуту забывал, о чем шел разговор, и спрашивал то же самое во второй и третий раз. Но беспрестанно выражал сыновнюю заботу о Кутузове: покойная ли у него квартира в Бухаресте и нет ли в чем нужды. Немец-доктор с тревогой поглядывал на больного, у которого на изможденном, худом лице, кажется, жили только горячечно расширенные глаза.
От природы очень болезненный, граф Николай Михайлович подорвал свое здоровье еще в шведской войне 1809 года, а при неудачном нападении на Рущук 28 января простудился, схватил кашель и через пять дней уже лежал. После ванны из вина ему стало как будто лучше, он продиктовал завещание, но теперь, кажется, смирился с близкой кончиной...
Вдруг посреди фразы Каменский откинулся на подушки, мертвенная бледность залила лицо, тело стали содрогать конвульсии.
– Что с ним? – по-немецки спросил Кутузов у доктора.
– Скорее всего, эпилептический обморок, – покачал головой врач. – Очень тревожный симптом. Вам, эксцеленц, лучше уйти...
«Бедный Николай Михайлович! Как я его люблю и жалею!» – сказал себе Кутузов, и слезы вновь полились у него из глаз.
Тем же вечером он получил еще одно печальное известие.
Князь Аркадий Александрович Суворов, возвращаясь из Бухареста в Яссы, где была расквартирована его дивизия, утонул в бурных от весеннего паводка водах речки Рымны. За полгода до этого несчастного происшествия, проезжая через поток, молодой Суворов с усмешкой воскликнул:
– Я вижу, что и мой отец умел иногда преувеличивать! Он доносил, что десять тысяч турок потонули здесь. А я думаю, что и курица тут может пройти, не замочив ног...
Все уговаривали его не ехать на коляске вброд или хотя бы переждать полчаса, пока ревущий горный поток утихнет. Однако Суворов никого не послушался. На середине речки коляску оборотило вверх дном. Тогда князь Аркадий Александрович вскочил на лошадь, но упал вместе с нею, сломал себе руку и погиб. Генерал-майор Удом, оставшийся в коляске, был унесен потоком на полверсты, искалечен до полусмерти ударами о камни, без сознания выброшен на берег и все же остался жив.
«Вот оно, Провидение! – размышлял Михаил Илларионович, перечитывая рапорт, привезенный суворовским адъютантом, свидетелем всего произошедшего. – Утонуть в тех самых местах, где отец его одержал величайшую победу и назван был Рымникским! Захлебнуться в речке, которая поглотила реиса-эффенди и его солдат после понесенного ими поражения! Ах, Аркадий, Аркадий! Был добрый человек и всеми здесь любим. Погибнуть столь странно, и когда! На двадцать седьмом году! Накануне решающих дел с турками я лишился такого отличного командира!..»
Малообразованный и легкомысленный, Суворов обладал необычайно добрым сердцем и природным умом. Но главным его качеством была изумительная храбрость и отвага. Он был обожаем солдатами своей 9-й дивизии, с которыми вместе жил, ел, пил и от которых перенял привычки и язык. Это была отличная часть, способная под его началом на самые героические действия. И вот князя Аркадия Александровича нет. Неужели теперь очередь за Каменским?
Кутузов приказал вызвать к себе Малахова.
– Ты знаешь, как я тебе верю, – сказал он. – Ты, право, лучший доктор в армии. Отправишься с генералом Каменским в Одессу и будешь там с ним, покуда ему не станет легче. А я уж как-нибудь перебьюсь тут с каким ни шло коновалом...
Теперь надобно было приступить к выработке плана войны. Учесть все просчеты предшественников – Михельсона, Прозоровского, Багратиона, Каменского. Взвесить все свойства противника, чтобы сыграть на его слабостях. Турок не австрияк и не француз; и простой сипах, и трехбунчужный паша мыслят и действуют по-своему. «Ведь кампании выигрываются не в самих сражениях, а уже до их начала, пока молчат пушки», – рассуждал Михаил Илларионович.
Он весь окунулся в военные заботы.
2
Кутузов даже страшился окружать себя обществом, которое так любил в мирное время, чтобы не допустить в расчетах какого-нибудь промаха. Нельзя было ни на что отвлекаться, ум находился в постоянном напряжении, и это безмерно утомляло. До сих пор Михаил Илларионович мог быть доволен своей фортуной: она ему пока что не изменяла. «Впрочем, – шутил он, – не изменяла, как и все остальные женщины! Но предполагать, что так будет всегда продолжаться, – значит слишком много требовать от судьбы...»