Кутузов
Шрифт:
Михаил Илларионович подал знак, карета тронулась. За окном сплошная белая стена – густо падавший снег сокрыл декабрьский мрак. Кутузов думал о том, что пора бы наконец отдохнуть от шумной и суетной жизни, остаться наедине с собой, подвести итог прожитому. Ведь как ни крути, а жизни осталось на несколько последних глотков...
Потом, как водится, мысли перескочили на заботы о жене и детях.
Екатерина Ильинична все гневается, что Кутузов не едет в Петербург, что они не виделись со времен его губернаторства в Киеве. А сколько такая поездка потребует средств? И где их взять, когда он и женины денежные просьбы удовлетворить не в силах. А ведь есть еще Лизонька...
Теперь она надолго уезжает с дочками для лечения ревматизма в Крым по совету врачей. Михаил Илларионович радуется тому, что его Папушенька, как и некогда он сам, увлеклась античными древностями. «Богу было угодно, – размышлял он, – сделать нас схожими во всем».
Надо бы присоветовать ей поехать в Севастополь, посмотреть развалины древнего Херсонеса. Когда Кутузов, молодым офицером, был в Крыму, сорок лет назад, еще оставалось много прекрасного от греческого города – колонны с портиками, стены, покрытые фресками, мозаичные полы, статуи и амфоры. А при входе в гавань, как раз под замком Инкерманом, видны были остатки катакомб. Неплохо, чтобы Лизонька написала ему, как все это выглядит теперь...
Сколько тревог с Аннушкой! Ветрена, слов нет. И вот завела роман с недостойным человеком. А тот бросил ее, да еще вывел смешной в московском свете. Хорошо, что сама она отнюдь не из строгих и пережила все это сравнительно легко. Но надо будет со временем как-то наказать обидчика. «Теперь это невозможно, но, кто знает, может, удастся со временем, – сказал себе Михаил Илларионович, кутаясь в медвежью полость. – Предоставим все Провидению...»
Катенька навещала его в Вильне, проездом от свекра, старого князя Кудашева. У нее, слава Богу, все устроилось. Она беззаботно веселилась и танцевала на вечерах, даваемых литовской и польской знатью. Верно, балы и празднества здесь великолепные. Все эти Радзивиллы, Фитценгаузы, Потоцкие, Любомирские, Грабовские, Морикони щеголяют друг перед другом расточительностью и роскошью. Но самому Кутузову светские развлечения изрядно приелись. Душа жаждала дела.
Михаил Илларионович жадно следил за событиями на юге, где война с турками безнадежно затягивалась.
Ни Багратиону, ни молодому Николаю Каменскому – при всех успехах русского оружия – не удалось добиться решающего перелома. А на западе сгущаются тучи, в отношениях между Наполеном и Александром все чаще проскальзывают нотки взаимного неудовольствия. Да, Тильзитская коалиция построена на песке. Приняв на себя обязательства континентальной блокады, Россия не в силах их выполнять. Нарушения раздражают французское правительство. В материковой Европе помимо сражающейся Испании только Россия противостоит теперь наполеоновскому колоссу, опьяненному идеей мирового господства.
Необходимо скорее завершить войну с Портой. Но кто сделает это? Михаил Илларионович уверяет самого себя и своих близких, что сам он уже для этого не годится: стар, болен. Да к тому же в его годы крайне тяжко расставаться с близкими, знакомыми, с привычками и удобствами.
Но это уловка, чтобы скрыть досаду: после кампании 1805 года уже третья война проходит без его участия...
Малахов и адъютант Шнейдерс давно уже видели третьи сны, привалившись плечами друг к дружке и сотрясая богатырским храпом карету так, что позванивали рюмки в поставце, а Кутузов в мыслях все воевал с турками и опровергал Бонапарте. Да куда там! Видно, суждено ему сделаться одним из тех отставных ворчунов-«нувеллистов», что за самоваром с калачами читают газеты и самоуверенно провозглашают домашним:
«Я бы сделал не так! Я бы пошел не туда, а сюда!» Как это высмеял их славный пиит Мерзляков после Аустерлица? Михаил Илларионович наморщил большой лоб и прочитал сам себе:
Тамо старый дуралей,Сняв очки с густых бровей,Исчисляет в важном тонеВсе грехи в Наполеоне...«Да, да, пора на покой, – подумал Кутузов, закрывая глаз и отваливаясь к стенке кареты. – Теперь уже безнадежно далеко все: Бонапарте, Юсуф Зия-паша, виленские красавицы...»
На третьей станции, когда Михаил Илларионович садился за скромный ужин, в горницу явился смущенный Малахов:
– Михаил Илларионович! Вас требует какая-то дама...
Он еще не докончил фразы, как влетела с пылающими от мороза щеками госпожа Фишер.
– Я проделала восемьдесят верст, чтобы догнать вас! – еще с порога воскликнула она с не свойственной немкам пылкостью.
Подымаясь из-за стола с самой приятной улыбкой, Кутузов про себя жалобно молвил: «Боже правый! Как же вы все надоели!..»
4
Не слишком ли много балов, не слишком ли часты празднества? Но в начале прошлого века дворянство мало задумывалось над этим, полагая, что день, проведенный без увеселений, приятных забав и танцев, пропал впустую. Впрочем, генералу, израненному во многих кампаниях и проведшему полжизни в поле, сам Бог велел отдохнуть и повеселиться. Тем более что, навестив свое имение Горошки, Михаил Илларионович нашел там много дел, однако на сей раз ничего дурного не усмотрел.
Оделив всех родных, Кутузов выслал Лизоньке две с половиной тысячи ассигнациями, пообещав через несколько дней, после заключения контрактов в Киеве, добавить еще столько же. Еще с пути он отправил своей Папушеньке три тысячи рублей, заложив подаренную ему табакерку. У нее все не прекращались нервные припадки. А сколько воды утекло с того часа, когда погиб Фердинанд... О, время, время! Когда в Вильне гостила младшая дочь Катенька, Михаил Илларионович подметил, как изменилось ее лицо с тех пор, как они виделись в Киеве...
Теперь он мог со спокойной душой отправиться в этот древний город, почитавшийся матерью городов русских.
Киев Кутузов любил особенной любовью, с удовольствием вспоминая годы своего губернаторства. Здесь у него были многочисленные знакомые, друзья и поклонницы. Здесь жила милая пани Леданковская, с которой он несколько раз виделся, наезжая в Горошки и Райгородок. Здесь начальствовал славно воевавший под его руководством во многих походах Милорадович.
Кутузов остановился в просторном барском особняке над спуском к Подолу. Из широкого окна спальни открывался дивный вид на закованный льдом Днепр с простой, украшенной короной колонной на его берегу. Она была воздвигнута, как хорошо помнил Михаил Илларионович, в 1805 году и показывала место крещения сыновей святого князя Владимира. Колонна была утверждена на каменном пьедестале, имеющем четыре свода, под которыми находился колодец с чистейшей водой. Памятник этот получил название Крещатик...
Посетив на другой день Михаила Андреевича Милорадовича, Кутузов, помимо своей воли, оказался в самой гуще той суетной светской жизни, которая во многом повторяла виленскую.
Сын наместника Малороссии, любимец солдат, красавец и щеголь, генерал от инфантерии Милорадович, при всем своем необыкновенном мужестве и невозмутимом хладнокровии во время боя, не был одарен большими способностями, не имел ни хорошего образования, ни необходимых полководцу сведений в воинском искусстве. Он отличался расточительностью, большой влюбчивостью, был обуян жаждой изъясняться на малознакомом ему французском языке и без устали танцевал на балах мазурку. Предметом его постоянной страсти – при прочих частых мимолетных увлечениях – являлась графиня Анна Александровна Орлова-Чесменская, дочь екатерининского фаворита, владевшая огромным состоянием. Сам Михаил Андреевич получил несколько богатых наследств и беспечно промотал их, полагаясь на доброту благоволившего к нему государя. Но и будучи при деньгах, и с пустым кошельком, Милорадович отличался одинаковой щедростью и гостеприимством.