Кутузов
Шрифт:
Михаил Илларионович приказал Ланжерону повторить атаку. Артиллерийская дуэль ужесточилась до предела. В воздухе сгустился почти непроницаемый дым, и ядра, точно гигантские градины, так и сыпались на атакующих. В турецком укреплении тоже было жарко: от плотного огня осажденные гибли толпами, и уже получил ранение в правую руку великий визирь Решид Ахмед-паша.
Ланжерон торжествовал. Он полагал, что настало время для решающего удара. Одновременно с атакой пехоты, по его замыслу, конница должна была галопом обойти редут и напасть на турок с тыла. Граф уже отдавал распоряжение ливонским драгунам, когда получил повеление Кутузова отходить к своим укреплениям. Ланжерон недоумевал, бранил главнокомандующего, жаловался генералам.
У Михаила Илларионовича уже созрел свой смелый план, о котором могла знать разве что его подушка. Даже в письме к военному министру он сперва лишь в туманных намеках обрисовал свои намерения, которые «возымел против визиря не атакою во фрунт под пушками его батарей, на другом берегу находящимися, но иным образом». В тот же день, 20 сентября 1811 года, вдогонку этому письму Кутузов послал другое, где все-таки решился изложить подробности рискованной операции. В случае ее удачи войска Ахмед-паши обрекались на неизбежную гибель или капитуляцию...
11
М. И. Кутузов – Е. М. Хитрово.
«2 октября. Журжа. Сегодня мы одержали блистательную победу над турками. Генерал Марков был послан по ту сторону реки с семитысячным корпусом. Он напал на турецкий лагерь врасплох и овладел им со всеми пушками и багажом. Множество людей взято в плен, множество побито, а добыча огромная. Великий визирь стоит по сю сторону, отрезанный от всякого сообщения с противоположным берегом. Не ведаю, на что он решится, но ему не выбраться из настоящего положения. Он просил перемирия, но получил отказ».
Оглядываясь по прошествии этих нескольких горячих недель на все события, Михаил Илларионович не без тайной гордости находил весьма основательными предпринятые им меры.
Прежде всего он укрепил свой левый фланг, расположив против Туртукая, где, по слухам, турки собирались сделать еще одну переправу, несколько батальонов из 15-й дивизии. Затем он лишил возможности Ахмед-пашу переправить корпус Измаил-бея у Лом-Паланки, чтобы отрезать Засса от главных сил. Для этого подполковник Андрей Энгельгардт по его приказу в начале сентября занял остров на Дунае и уничтожил у Лом-Паланки стоявшую там турецкую флотилию. Теперь хозяином на реке сделались русские суда.
Лазутчики сообщали, что великий визирь перевел на левый берег все свои войска. На правом, под защитой отряда албанцев, оставались лишь купцы, прислуга, паши, члены дивана – влиятельные османские чиновники и дипломаты со свитой, а также палатки и богатые экипажи Ахмед-паши. От дезертиров Михаил Илларионович знал, что в турецком лагере лошади истощены и ощущается недостаток продовольствия. Пленные янычары громко бранили Ахмед-пашу, говоря, что он решил всех их погубить и вступил в тайный сговор с русскими. У турок начались побеги. Теперь приходилось спешить вдвойне, потому что великий визирь, не дождавшись Измаил-бея, мог отвести армию на правый берег и уйти зимовать на Балканы. А тогда – пиши пропало!..
Для дерзкого рейда Кутузов выбрал Евгения Ивановича Маркова, брата известного дипломата. Сорокадвухлетний генерал-лейтенант своим круглым лицом с опущенными углами рта и зелеными кошачьими глазами походил на старшего брата – Аркадия Ивановича. Он был одарен природным умом, находчивостью и обладал искусством держать войска в строгом порядке. Азартный игрок, Марков и в боях порой увлекался, сам рвался вперед и в последних кампаниях был несколько раз ранен.
Накануне выступления к Кутузову явился Бибиков и принялся умолять его:
– Михайла Ларионович! Дозвольте мне отправиться с Евгением Ивановичем за Дунай!
– Павлуша! Уж больно ты горяч! – увещевал племянника главнокомандующий, втайне одобряя его шаг. – Вспомни прошлую войну. Ведь все норовил потыкаться на шпагах. И не с турком. А со своим братом – офицером.
– Обещаю, что буду осторожен. Но оставаться при штабе не могу, – настаивал любимый адъютант.
– Ну что ж, молодости надо закаляться в огне, – в конце концов согласился Михаил Илларионович. – Отпускаю тебя, дружок, но, право, с тяжелым сердцем...
Марков, прихватив Бибикова, отправился разведать берег Дуная и в двадцати верстах выше русского лагеря нашел сухое место, весьма удобное для высадки. При тщательном осмотре он не заметил ни одного турецкого пикета. Ахмед-паша был усыплен мнимой бездеятельностью Кутузова.
Чтобы окончательно сбить его с толку, Михаил Илларионович приказал генерал-майору Турчанинову, находившемуся с небольшой командой выше по течению Дуная, против Никополя, произвести отвлекающий набег.
14 сентября русские переправились на правый берег, разбили турецкий отряд в четыреста человек и захватили крупные склады. Часть запасов Турчанинов взял себе, другую раздал голодающим болгарам, а остальное сжег.
Теперь можно было приступать к главной операции.
Ночь на 29 сентября была безлунная – одна хвостатая звезда изливала на землю свой рассеянный, странный свет, когда Марков выехал из лагеря. Еще до рассвета он прибыл в деревню Петрошаны, где мог спокойно расположить отряд, не опасаясь быть замеченным. Михаил Илларионович подчинил ему 14 батальонов, 15 эскадронов, 2 полка казаков и 20 двенадцатифунтовых пушек. После полуночи 30 числа он должен был перейти через Дунай и с рассветом 1 октября быть уже в турецком лагере. Но запаздывала флотилия. Весь день и утро прошли в тревожном ожидании. Наконец прибыла только половина перевозочных средств.
Тогда Марков рискнул начать переправу днем, на маленьких лодках. Казаки форсировали реку вплавь и уже напали на турецкий обоз и фуражиров, когда главные силы еще медленно перебирались на другую сторону. Утлые суденышки сталкивались, переворачивались и тонули. Марков отослал обратно Ливонский драгунский полк, а 8 эскадронов гусар и 10 пушек оставил на левом берегу. И так уже переход длился целый день...
С холма, возвышающегося на огромной равнине, по которой протекает Дунай и на которой были расположены оба лагеря – русский и турецкий, Кутузов с мучительным беспокойством разглядывал противоположный берег. Раздвинув зрительную трубу, он в подробностях видел покинутый великим визирем стан, верхушки шатров, медлительных верблюдов и лошадей, спокойно жующих еще зеленую траву, мерно вышагивающих часовых-албанцев в красных фесках. Уже наступило утро 2 октября, а Марков все еще не появлялся.