Кутузов
Шрифт:
Но Екатерина II понимала, что если не покончить с Турцией сейчас, то весной на ее стороне выступят европейские державы, и в первую очередь Пруссия. Императрица настаивала на том, чтобы Измаил был взят во что бы то ни стало.
Тогда главнокомандующий князь Потемкин решил испробовать последнее средство: поручил штурм Измаила Александру Васильевичу Суворову.
Суворов прискакал к Измаилу, и в русском лагере снова все ожило.
С приездом Суворова вернулась утраченная бодрость, вернулась вера в победу. Русские солдаты, четыре недели коченевшие в холодной, неуютной
Александр Васильевич так и решил: взять Измаил, пока не нагрянула зима, взять немедленно, но подготовиться к штурму как следует.
Это была первая операция, которую Суворов проводил один: при Козлуджи ему мешал Каменский, при Фокшанах и Рымнике приходилось считаться с принцем Кобургским, а здесь он был сам хозяин.
Он не жалел себя, не жалел трудов, спешил обучить, подготовить русские войска к небывалому штурму.
Здесь, на ученье, он все изображал сам: показывал, как действовать внизу и как колоть турка наверху. За вечер он несколько раз быстро и ловко влезал в темноте по шаткой лестнице на четырехсаженный вал, кричал наверху "ура!" и остервенело колол штыком фашины, изображавшие турок.
Михаил Илларионович смотрел и удивлялся: как у Александра Васильевича хватает сил! Суворов в шестьдесят лет был легче и проворнее, чем Кутузов в сорок пять.
Вот и теперь Суворову не стоялось на месте. Минутку посушил у костра пропотевший мундир, а потом сорвался: пошел ходить от одной группы егерей, отдыхавших у костров, к другой.
Разговаривал, шутил, подбадривал.
Короткий роздых быстро кончился.
И опять неугомонный генерал-аншеф стоял перед строем егерей и учил:
— Бросай фашины, спускайся в ров! Ставь лестницы. Лети через стену на вал! Ударь в штыки, коли, гони, бери в полон!
Михаил Илларионович заночевал у командующего. Ученье бугских егерей кончилось поздно, а наутро Суворов решил поехать вместе с Кутузовым разведать Измаил с противоположной, восточной стороны, где располагался кутузовский корпус и откуда Кутузову предстояло идти на приступ в общем штурме турецкой крепости.
Суворов жил в крохотной мазанке, которая как-то уцелела одна из всей разоренной дотла деревни Броска. Поместить вторую постель в мазанке было негде, и Михаил Илларионович лег в палатке. У себя в лагере он тоже спал на воздухе: с восточной стороны Измаила деревень не было и в помине. Но кутузовской денщик Ничипор возил для барина пуховичок и теплое шелковое одеяло, а здесь пришлось спать по-суворовски — на охапке дунайского камыша, укрывшись шинелью.
И с непривычки было, признаться, жестковато и холодно.
"Как это он спит?" — ворочаясь на шуршащем, неудобном ложе, думал о Суворове Михаил Илларионович.
И когда чуть забрезжил рассвет и из мазанки послышались голоса (Суворов вставал), Михаил Илларионович мгновенно проснулся.
На дворе было холодно, сквозь легкий туман Михаил Илларионович видел, что вся земля покрыта инеем: ночью морозило. Вставать из-под шинели все-таки не хотелось. Михаил Илларионович лежал, облокотясь на руку,
Из мазанки выскочил нагишом, в одних туфлях, худенький Александр Васильевич. За ним шел с ведром в руке и мохнатым полотенцем на плече угрюмый, всегда чем-то недовольный денщик Прохор. За хмурым денщиком показалось веселое курносое лицо казака Ванюшки — вестовой нес к завалинке одежду и сапоги генерала.
Александр Васильевич легко согнулся, и Прошка не торопясь вылил на него ведро воды.
Суворов выпрямился, встряхиваясь и подпрыгивая на одном месте.
Денщик неласково сунул барину полотенце.
Александр Васильевич, что-то весело приговаривая, стал энергично растирать полотенцем шею, грудь, поясницу, ноги. Потом бросил полотенце денщику и начал бегать возле мазанки, выкидывая руки вверх и в стороны, и так и эдак, словно отбиваясь от кого-то.
Михаил Илларионович не раз видел эти не всем понятные упражнения. Он не уподоблялся большинству генералов и офицеров, которые за глаза осуждали Суворова, смеялись над его обливаниями и гимнастикой, называя все это "чудачеством". Кутузов помнил, как в бабушкином псковском имении дворовые парни выбегали зимой из жаркой бани и катались по снегу. Народ не видел в этом ничего странного и смешного. И так же судил Кутузов. Он знал, что Александр Васильевич считает баню лучшим средством против всех болезней, завидовал Суворову, что он может закаляться, хотя сам никогда не пробовал подражать ему.
Но теперь, в это промозглое декабрьское утро, когда и без обливания сыро и зябко, видеть, как человек окатывается студеной водой, было не по себе.
"Молодец Александр Васильевич!" — подумал Кутузов и стал подыматься с неудобной тростниковой постели.
Не надевая мундира, Михаил Илларионович поеживаясь вышел из палатки.
Лагерь еще спал. Над потухшими кострами лишь кое-где вился слабый дымок. Озябшие часовые, засунув руки в рукава шинелей и прижав ружья к груди, стояли нахохлившись.
А вдали, как горная гряда, высились измаильские стены. За стенами небось тепло: там дома, печи…
— Здравия желаю, Александр Васильевич! — приветствовал Суворова Кутузов.
— А-а, Мишенька! Здравствуй, дорогой. Сбрасывай все да обливайся! — предложил Суворов, не прекращая бега.
— Нет, благодарствую, Александр Васильевич, я не умею! — ответил, улыбаясь, Кутузов.
— Наука невелика! — крикнул Суворов, пробегая мимо.
— Наука, верно, не горазд велика, да больше-то дураков так скакать не сыщешь! — сурово ответил вместо Кутузова Прошка.
Он подошел к Кутузову с ведром, кружкой и полотенцем — собирался помочь гостю умываться, Михаил Илларионович подставил Прошке ладони, денщик стал лить на руки Кутузову воду и продолжал бурчать:
— Нет того, чтобы умываться по-человечески, а все, прости господи, полощется, как воробей в луже… Давеча прибыл из Петербурху французский герцог Впросак, — вспоминал Прошка. — Увидал, как он козлом скачет, спрашивает: "Какой это, спрашиват, полоумной у вас?" Ей-богу! — рассказывал, вытаращив глаза, денщик.