Куявия
Шрифт:
Долгое время ничего не происходило, потом в коридоре раздались быстрые тяжелые шаги, дверь распахнулась с таким напором, что треснулась о стену. Иггельд стоял в проеме огромный, разгневанный, с развевающимися волосами. Глаза горели бешенством, но Блестка разглядела в них и тревогу.
– Что случилось? – прорычал он.
– Ничего, – ответила она сухо.
– Я просил проводить тебя ко мне…
– Не проводить, – уточнила она, – а привести.
– Привести, – согласился он неохотно. – Но… а как иначе? Ладно, я пришел сам. Позволь, я сниму эти оковы… Как они натерли тебе ноги!
– Незачем, –
– Почему?
– Все кончено, Иггельд. То, что случилось, это было ошибкой. Мы должны об этом забыть.
Он отшатнулся. На его красивом мужественном лице отразилась мальчишечья обида.
– Как я смогу такое забыть?
– Уж постарайся, – ответила она мертвым голосом. – Если ты снова захочешь… ну, в тебе взыграют страсти, то теперь придется меня просто насиловать.
– Артанка!
В его глазах неподдельный ужас. Не понимает, подумала она с горечью. Как же мужчины просты, как не понимают даже таких ясных вещей! Не уйду я от тебя, дурак, не уйду. И не надо требовать от меня слова, это же видно по моему лицу, по моим глазам. А ты не поверишь даже моему слову, это видно, ну что за дурак…
– Насиловать, – повторила она с нажимом. – Женщина, которую приводят в цепях…
– Но я сам буду становиться перед тобой на колени! И сам снимать.
– А утром надевать, – напомнила она. – Нет, Иггельд, боги на одну ночь помутили наш разум, но только на одну ночь.
Он сказал хмуро, с безнадежностью и обреченностью в голосе:
– У меня – не на одну.
Она произнесла тем же твердым голосом, умоляя богов дать ей силы, чтобы он не увидел, что она чувствует на самом деле:
– Нет, Иггельд. Ты сам провел между нами границу. Я не стану ходить через нее туда и обратно. Я останусь на своей стороне.
Под его смуглой кожей задвигались желваки. Она ждала, что он скажет, что в его владениях нет границ, здесь все принадлежит ему. Тогда она напомнит ему, что существует еще и внутренний мир, где между ними когда-то проходила граница, а потом незаметно исчезла… пока он снова не провел ее – грубо, зримо, глубоко, он помолчал, произнес глухим голосом:
– Я страшусь тебя потерять. Ты значишь для меня слишком много.
– Ты мог бы не терять меня.
Он посмотрел в ее глаза, лицо его исказилось в муке.
– Я тебе не верю.
– Как я могу доказать?
Он беспомощным жестом развел руки в стороны.
– Боюсь, никак. Потому я и держу тебя в цепях. Но я могу снять цепи, тогда тебя будут запирать на весь день в комнате, где прочные стены, а на окнах крепкие решетки.
Он умолк в нерешительности, она продолжила с горькой усмешкой:
– А ночью меня будут под конвоем пятерых дюжих стражников водить к тебе в спальню? Тебе самому не смешно? Или хотя бы не стыдно?
Он сказал хриплым голосом:
– С тобой я потерял не только стыд, но и честь, и достоинство…
Она удержала на языке привычную колкость, что у куявов нет ни чести, ни стыда, ни достоинства – у Иггельда всего этого в избытке, только у него все это дикое, самородное, не отшлифованное воспитанием, обществом себе подобных. Его честь даже выше, чем у большинства артан, ему приходится жить среди бесчестных людей, в то время как артане… нет, об этом сейчас нельзя думать,
И все-таки, подумала она тоскливо, я его люблю.
– А я – не потеряла, – ответила она.
Он ушел, как побитый пес, а она, едва захлопнулась дверь, упала лицом в постель и залилась горькими слезами. Выплакалась так, что подушка взмокла, утром чувствовала, как опухли глаза. Сперва вообще собиралась не ходить в нижний зал к женщинам, потом решила, что это будет как поражение, лучше показать ему, что все уже пережила и похоронила, с обеда уже сидела и со спицами в руках слушала милую болтовню этих простеньких существ. Когда Иггельд явился к ужину, она видела его отчетливо. С ним обедал Ратша, этот выглядел веселым и бодрым, несколько раз посмотрел в ее сторону, а когда встретились взглядами, подмигнул. Блестка сделала каменное лицо и больше в сторону их стола не смотрела.
После этого Иггельд исчез на пару дней, и она ощутила, как в сердце вошла ледяная игла. Даже за работой она беззвучно молила богов пожалеть наездника на черном драконе, а ночью упрашивала Мать-хранительницу защитить этого куява, после чего зарывалась лицом в подушку и долго рыдала, так как сохранить жизнь куяву-воину – это рисковать жизнью воинов из артанского лагеря.
Иггельд заходил несколько раз и просил передумать. Это означало лишь, что приглашает ее в постель на прежних условиях. Она приходила в ярость, отказывала таким ледяным тоном, что он сразу сникал и отступал за дверь. Дурак, говорила она вдогонку молча. Дурак. Ты ничего не понимаешь. Ты не понимаешь самого главного!.. А я сказать не могу.
Женщины ничего не заметили, во всяком случае, ей никто ничего не сказал, зато все увидели, что Иггельд ходит мрачнее тучи, челядины разбегались при одном его появлении. Голос его стал резким, раздражительным.
За несколько дней он исхудал, скулы заострились, нижняя челюсть выдвинулась вперед, а глаза, напротив, втянулись в пещеры, оттуда из глубины поблескивали злые искры. Даже воины, что бывали с ним в сражениях, старались без необходимости не попадаться на глаза.
Почему, мелькнула мысль, я не могу сказать ему все?.. Наверное, это просто трудно сказать, как ни пробуй – слова не те, грубые и неуклюжие, каждое – неверное, каждое – ложь, это нужно прочувствовать… Не может быть, чтобы он всего этого не чувствовал!.. Не может быть…
Он чувствует, наверняка чувствует. Но зато может не поверить тому, что чувствует.
Иггельд ввалился в спальню, два светильника от двери тускло освещают в глубине помещения просторное ложе. В теле от усталости стонет каждая жилка, кровоподтеки ноют, кольчуга спасает от топоров, но не от ушибов. Он шагнул к кровати, но словно отшвырнуло, едва вспомнил, что совсем недавно лежал, держа в руках самую лучшую в мире женщину, которую не знает, как удержать…
За окном вечереет, небо окрасилось в багровый цвет, с площади донесся крик. Он услышал, как заржали кони, потом характерный треск, это чей-то конь, обезумев от страха, сломал оглобли, явно не местный, эти привыкли к драконам. Он подбежал к окну.