Кузнецкий мост (1-3 части)
Шрифт:
Наверно, посол понимает, что сорок лет дипломатической службы должны отразиться на положении человека, переиначив в нем все, что нес он от рождения, и прежде всего — характер. Быть может, посол разумел это и, можно допустить, сопротивлялся этому — невелика привилегия потерять характер, — но он был уже бессилен что-либо сделать. Посла точно заморозило, его лицо как бы остановилось: послу все труднее было выразить сострадание и гнев, внимание, печаль и радость. Оказывается, британская дипломатическая школа обладает единственной в своем роде возможностью мумифицировать человека,
Итак, посол Керр.
Бардин шел в банкетный зал и думал: русский дом, даже, быть может, более русский, чем многие дома Замоскворечья (кажется, дом принадлежал известному сахарозаводчику). Как заметна здесь чисто английская черта: желание стилизовать под седобородую и чуть-чуть чопорную старину. Вот это обилие тусклой бронзы, нарочито нечищенной, эта тяжелая мебель, точно напитанная сумерками плохо освещенных комнат, хрусталь, горящий в полутьме, гардины, будто из прошлого века, тяжелые, свитые из железной ткани, а заодно и персонал посольства, тоже железный, только железо черное и белое, под цвет костюмов и воротничков.
— Не находите ли вы, господин Бардин, что посол — это время… больше того, слуга времени, — сказал Керр, когда был провозглашен первый тост. — Именно слуга времени, а не наоборот. Только попробуй сделать время своим слугой — и останешься без головы… Надо уметь улещать время, постараться, чтобы оно было к тебе милостивым…
— Оно к вам милостиво, господин посол? — спросил Бардин.
— Милостивее, чем к моему предшественнику.
— Но, насколько мне известно, сэр Стаффорд Криппс не жаловался на время? — спросил Бардин в том же шутливом тоне, в каком начал этот разговор посол.
— Не знаю, не знаю, — был ответ.
— Так ли, господин посол?
— Нет, я ничего не сказал. Все хорошо, все хорошо… — Он стал серьезным. — Ни один английский посол не был окружен такой симпатией правительства и народа, как я… И это отнюдь не потому, что Великобританию представляю здесь я…
— Время, господин посол? — слукавил Бардин.
— Время, — ответил посол серьезно: отпала охота шутить.
Уже после того, как обед кончился и Бардин, пройдя в соседнюю комнату, затененную в этот час, увидел внизу тусклое свечение реки и над нею Кремль, на память пришел далекий двадцатый год: не в этом ли особняке жил Герберт Уэллс перед своей исторической встречей с Лениным, не здесь ли он разговаривал со знаменитым Вандерлипом, не из этого ли окна он смотрел на Кремль, отправляясь к Владимиру Ильичу, и не в этом ли банкетном зале был накрыт для него и для Вандерлипа стол, а старый лакей вспомнил те достопамятные предвоенные годы, когда в этом доме пел Карузо?
— Необыкновенно эффектен Кремль отсюда, не правда ли? — подал голос Керр — у него была необходимость закончить разговор, начатый за столом. — Об этом вы думаете, мистер Бардин?
— Не совсем.
— Тогда о чем, смею спросить? — Грубая прямота, с которой он задал этот вопрос, свидетельствовала об энергии посла.
— Об Уэллсе, о Герберте Уэллсе — если мне память не изменяет, он жил в этом доме,
Видно, густые сумерки этой комнаты были сейчас кстати — иначе послу трудно было скрыть замешательство, которое охватило его при имени Уэллса.
— По-моему, об этом же говорил премьер-министру кто-то из посольских, когда господин премьер был прошлым летом в Москве, — заметил посол.
— И он?.. Что он… премьер-министр?
— Не думал, говорит, что из одного окна с Уэллсом буду смотреть на Кремль.
Бардин поднял глаза на посла. Вот на что способно это английское искусство: с лица исчезли не только мимический знак, выражение, стерлась жизнь — хоть укладывай в саркофаг.
Единственный признак жизни — слово, оно еще было у Бардина на слуху.
Как почудилось Егору Ивановичу, фраза посла была столь лаконичной и, так могло привидеться Бардину, такой туманной, что казалось, лишена смысла. Надо было копнуть, да поглубже, чтобы смысл явился.
— Не было ли тут намека? — спросил Бардин.
— Намека?.. Нет, конечно! Впрочем, на что намек?.. — полюбопытствовал посол, и Бардин даже во тьме ощутил, как его собеседник втянул шею в плечи, будто приготовившись принять удар.
— Ну, это известно не только англичанам, но и нам, русским, — заметил Бардин, чувствуя, что посол заинтересован не на шутку.
— Что вы имеете в виду? — спросил Керр.
— Поединок: Черчилль — Уэллс о России… Это для нас факт классический — если он не вошел в альманахи, то войдет…
Наступила пауза.
— Под каким знаком… войдет? — спросил посол тихо.
— Под знаком дружбы таких, как Уэллс, — сказал Бардин.
— У вас есть хорошая пословица, очень хорошая: «Кто старое помянет…», — последние три слова Керр произнес по-русски, с особенной силой подчеркивая «р» — оно давалось послу не легко: «Ктэ… стэр-р-р-ое помьэнит…»
— Но разве не надо вспоминать старое? — спросил Бардин.
— Не знаю, не знаю, — сказал посол и, поддерживая Бардина за локоть, пошел из комнаты. — Мои русские друзья — у меня уже есть друзья среди русских — задали мне прелюбопытный вопрос… — Он замедлил шаг, точно стараясь показать походкой, размеренной и едва слышной, что хотел бы сообщить своему рассказу некую конфиденциальность. — Они спросили: а какими вы видите отношения после войны? Нет, не вообще, а в деталях, деликатных деталях. Ну, например, как поведут себя известные лица, которые к этим отношениям имеют, так сказать, касательство?
Посол встретился взглядом с Галуа, встретился неосмотрительно. Галуа по-своему истолковал его взгляд и был тут как тут.
— Какими вы видите известных англичан в их отношении к России после войны? — спросил Бардин Галуа с ходу — ему хотелось сообщить этому разговору силу.
— Я говорил не только об англичанах… — заметил Керр.
— Надо же с кого-нибудь начать… — заметил Бардин смеясь.
— Черчилль? — тут же подал голос Галуа, он ухватил смысл разговора мгновенно.
— Ну, хотя бы, — согласился Бардин, не обнаруживая заинтересованности, хотя именно эта линия разговора его и увлекла.