Кузнецкий мост (1-3 части)
Шрифт:
— Вот взгляни, Сережа, что могут сделать руки человеческие… — Егор внес туалетный столик на фигурных ножках, в самом деле сделанный весьма искусно. — Только… осторожно: лак не просох.
— Это чья же работа, Егор? — поинтересовался Бекетов, оглядывая столик — он, этот столик, был так ладно сбит, точно его не сбивали, а вытачивали.
— Моя, разумеется, — произнес Егор не без гордости.
— Твоя? — изумился Бекетов — было непонятно: каким образом медвежьи бардинские лапы явили такое умение?
— А почему бы и не моя?.. — Бардин протянул к свету руки — пухлые, с короткими пальцами, они не столько
— Не верю, не верю, чтобы медведь такое сумел! — решительно, почти в сердцах заявил Бекетов.
— А ты спроси Ольгу, — закричал Бардин. — Спроси… Ольгу!
— Он, Оленька?
Она не без труда вышла из рамы зеркала.
— Он, — подтвердила Ольга.
Бардин укоризненно взглянул на друга:
— И после этого ты не поверил?
— Нет.
— Почему?
Бекетов не ответил.
— Я знаю, что ты думаешь… сказать? — заглянул в глаза другу Бардин. — Нет, сказать?
— Ну, говори… — согласился Бекетов, думая о своем.
— Ты думаешь так: медведь есть медведь и способен только на медвежье, но когда он влюблен, он может работать главным ювелиром… Угадал?
— Угадал! — засмеялся Бекетов.
Ольга накрыла стол на кухне — в этакое ненастье там было уютнее. Оладьи были хороши и по вкусу, и по размерам — Бекетов любил большие оладьи, да так, чтобы в них было больше яблок.
— Ну, за хозяйку, за семью, за больших и малых, — поднял бокал
Сергей Петрович — в эту минуту ему казалось, что нет на свете слов более подходящих, чем эти.
Ольга просияла — в устах сдержанного Бекетова каждое из этих слов было в два раза дороже.
— Спасибо, Сергей Петрович, — произнесла она, радуясь, и, взглянув на Бардина, добавила: — Вы первый, кто это оценил…
— Первый, да так ли? — засмеялся Бекетов.
— Первый, первый… — подтвердила она.
— Насчет малых ты ей хорошо сказал, — заметил Бардин и взглянул на Ольгу без улыбки. — Хорошо, хорошо сказал, Сережа… — Пройдя в соседнюю комнату, он возвратился оттуда с лыжами. — Ну, ты тут похозяйничай, а мы махнем на часок…
— Погодите, да неужели медведя поставили на лыжи? — спросил Бекетов.
— Как видите, — засмеялась Ольга необычно громко — бокал вина сделал свое. — Вначале все валился, упадет в сугроб и лежит тихо, истинно медведь… Теперь — ничего, ни свет ни заря — все на лыжи. Говорит, что у него нет времени для отдыха, а на лыжах час ходьбы дает энергии на день…
— Лыжи — это хорошо, — согласился Бардин и провел ласковой ладонью по нежно-смолистой «подошве» лыж.
Они ушли.
Где-то они там ходили сейчас во тьме, скатываясь с пологих холмов, врезаясь в сугробы, а Бекетов внимал тишине, думал: «По всему видно, счастлив человек, а это, наверно, главное… Вот как он преобразился: светится… Главное, она сообщила ему ощущение того равновесия, которое так необходимо, которое дает много сил для дела…»
Бардины вернулись часа через полтора, возбужденно-веселые, раскрасневшиеся от мороза и снега, которым были обсыпаны с головы до ног.
— Чаю, горячего чаю!.. — стонал Егор. — Ну и морозище — не продохнешь!..
— Ну, уж ты, царь природы, мороза испугался… у-у! — вымолвила Ольга смеясь — в ней была небабья кряжистость и упорство: такую мороз не возьмет!
Она постелила Бекетову на диване
— Как ты, Сережа, хорошо тебе?..
— Хорошо, Егор, очень… ну, иди, толстый, иди.
— Я не толстый, я — упругий… — молвил Бардин смеясь и, наклонившись, вдруг чмокнул Сергея Петровича в лысеющую макушку. — Люблю тебя, собаку…
— И я тоже, Егор…
— Ты помнишь, я говорил, что Сталинград поможет нам обрести равенство?
— Да, ты так сказал… но я бы сказал иначе: большую независимость от союзников…
— А разве это нечто иное? Ну, пусть будет по-твоему, большую независимость, — согласился Бардин, сегодня он легко соглашался. — Я о другом: это нам сейчас очень нужно, по-моему, даже нужнее, чем прежде.
— Не о встрече в верхах ты думаешь? — спросил Сергей Петрович, пытаясь определить, как будет выглядеть третий ход друга, — Бекетов сокрушался, что забросил шахматы, в которые он когда-то играл и даже сумел увлечь этой игрой сына. Ничто не учит так точному расчету, как шахматы, — дипломат должен уметь играть в шахматы, и, желательно, не по-дилетантски.
— Да, я думаю именно об этом: о встрече в верхах. Без Сталинграда нам было бы с ними труднее разговаривать.
— Сталинград надо еще довести до ума, — парировал Бекетов — он хотел проникнуть хотя бы в ближайшее будущее отношений между союзниками, видеть партию через три заветных хода, но не торопился с выводами.
— И это верно, — подтвердил Бардин — устами друга глаголила сама мудрость житейская.
Давно Бекетову не было так хорошо, как в этот вечер. Засыпая, он думал о том, почему ему так хорошо, и смог найти единственное объяснение: ему было покойно за Егора. Может, поэтому ощущение радости сообщилось сну, и всю ночь ему снились белокрылые птицы, которые, вернее всего, были голубями и которые не посещали его снов с детства…
Когда на рассвете (рассвет был поздним, декабрьским) Бекетов открыл глаза и услышал гудение печки, а потом учуял непобедимо вкусный запах пирога с картошкой (картошка явно была щедро сдобрена луком), он уразумел, что нынешняя ночь для Ольги была много короче, чем для него, Бекетова, и Егора.
Они поехали на работу электричкой, и по дороге Сергей Петрович вдруг вспомнил — он хотел спросить друга о чем-то таком, что не очень удобно было спросить при Ольге.
— Помнишь, когда я произносил тост за Ольгу, ты сказал что-то такое про малых… Помнишь?
— Это ты сказал про малых, а я сказал, что ты сделал хорошо, вспомнив их…
— Почему?
— Тебе было хорошо у нас, Сережа? — спросил Бардин.
— Да, конечно.
— Ну, и береги это, не порть.
— А если испортить, ну, кроху невеликую?