Кузнецов. Опальный адмирал
Шрифт:
— Прибыл наш «подсудимый». — Сталин поднялся из-за стола, протянул руку. — Здравствуйте, товарищ Кузнецов!
— Здравия желаю, товарищ Сталин…
— Так-так, значит, «товарищ Сталин», — буркнул Хозяин и взглянул на министра Василевского. — Вот и моряк, видимо, забыл, какое у меня воинское звание.
— Виноват, товарищ Генералиссимус Советского Союза, — поспешил извиниться Кузнецов.
Пока Сталин просматривал какие-то документы, Микоян спросил:
— Как там на Тихом океане, Николай Герасимович?
— Корабли плавают, стреляют, Анастас
— И не должно быть, — буркнул Булганин, поглядывая на вождя.
Тот закурил трубку.
— У вашего преемника плохо идут дела, товарищ Кузнецов, — заговорил Сталин. — Должность военно-морского министра оказалась ему не под силу. Поэтому решено назначить вас. Что скажете?
У Кузнецова екнуло сердце, щемящая радость заполнила душу. Он растерянно смотрел то на Хозяина, то на Маленкова. Потом на одном дыхании выпалил:
— Благодарю за доверие!
— Вот это по-большевистски! — Сталин выдохнул дым. — Завтра с утра принимайте дела. Только не задирайте нос…
— Я беру его на поруки, — подал голос Микоян.
— Ну если так, тогда все будет хорошо. — Сталин прошелся по ковровой дорожке, остановился рядом с Кузнецовым. — Кого бы вы рекомендовали на свое место?
— Пантелеева Юрия Александровича, — сразу ответил Кузнецов. — Сейчас он начальник Военно-морской академии…
— Только не говорите мне общих слов вроде «адмирал мыслящий, работящий» и прочее.
Кузнецов насмешливо скосил глаза.
— Но адмирал Пантелеев действительно мыслящий человек, я имею в виду главное — его оперативную подготовку. Достаточно сослаться на конвойную операцию, которую он провел в Арктике в октябре-ноябре сорок четвертого года. Надо было вывести в Белое море ледоколы «Сибирь» и «Северный ветер».
— Это тот «Северный ветер», который нам построили американцы и который прибыл в Арктику через Дальний Восток?
— Он самый, — подтвердил Николай Герасимович. — На конвой нападали немецкие подводные лодки, но все их атаки были локализованы кораблями охранения. Конвой прибыл в Белое море без потерь.
— Ну что ж, будем назначать товарища Пантелеева. — Сталин распорядился, чтобы Кузнецов вызвал адмирала в Москву. — Как прибудет, заходите ко мне.
Оба адмирала возвращались в наркомат молча. А когда вошли в кабинет, Юмашев бросил на стол черный портфель и грустно произнес:
— Вот и кончилась моя карьера. У тебя, Николай Герасимович, принимал дела, тебе и сдаю.
— Меня ведь тоже снимали с должности, судили, — сказал Кузнецов. — Это происходило на ваших глазах.
Почувствовав упрек, Юмашев вскинул брови.
— Что я мог сделать, если этим делом заправлял вождь? Не мог я тогда тебе помочь, и ты душу мне не трави! Не мог — и все!
Приняв дела, Кузнецов остался довольным.
— Ну вот, кажется, и все, — произнес Юмашев, горестно сжав губы. Но вот он разжал их и, глядя в упор на коллегу, спросил: — Все ясно? Может, что не так, тогда скажи.
— Да нет, все так. — Николай
— Хочешь, дам совет?
— Говори, Иван Степанович!
— Не возражай Сталину. Не любит он, это я испытал на своей шкуре. И держись подальше от Булганина. Интриган, скажу тебе…
— Поживем — увидим, Иван Степанович, — ответил чистосердечно главком. — Для меня флот — моя судьба, ему и служу…
Кузнецов постоял у открытого окна, размышляя. Но тут вошел начальник Главпура ВМС адмирал Захаров. Он сказал, что адмирал Пантелеев будет в наркомате через час-полтора.
Но Николай Герасимович уже думал о другом.
— Семен Егорович, на носу День Военно-морского флота. Надо бы издать праздничный приказ.
— Я набросаю текст.
— Нет, — мягко возразил Кузнецов. — Приказ напишу сам. Вас вот о чем попрошу. Вместе с адмиралом Головко обсудите, кого нужно поощрить за добросовестную службу. А кого поощрить на флотах, пусть решат сами командующие. Не мешает вовремя отметить доблесть людей. Не о себе же нам думать! Как это у Шиллера: «Храбрый муж думает о себе в последнюю очередь». Давайте будем с вами храбрыми мужами.
— Я вас понял, Николай Герасимович. Список людей, кого следует поощрить, принесу утром.
— Добро! — Кузнецов сел за стол и начал писать праздничный приказ.
Дни бежали, как ручейки после дождя. С тех пор как Кузнецов возглавил руководство не одним флотом, он, казалось, не знал устали. Работал по десять-двенадцать часов в сутки!
— Знаешь, Арсений Григорьевич, я словно заново родился, — признался он как-то адмиралу Головко. — Люди идут ко мне, выкладывают все, что у них на душе. Это ли не награда мне?
— Такое чувство не раз испытывал и я, когда на Северном флоте в годы войны встречал подводные лодки с моря, — задумчиво промолвил Головко. — Поздравлял командиров с очередной победой, а у самого трепетало сердце: все ли делаю на флоте, чтобы уберечь людей от больших потерь?
— Кто-то из поэтов говорил, что штыком не лечат человеческий род, — заметил Николай Герасимович. — Человека надо лечить заботой о нем. Кстати, комфлот адмирал Платонов все еще в Москве, на сессии Верховного Совета РСФСР? Не забудь передать ему, чтобы по окончании сессии прибыл ко мне. Скоро на Северный флот поступит новая подводная лодка, и важно тщательно проверить ее в походе, обкатать.
Кузнецову, однако, пришлось увидеться с Платоновым в кабинета вождя. Что же случилось? Во время маневрирования на повороте в Кольский залив корабли накрыл снежный заряд и эсминец ударил форштевнем в корму крейсера «Чапаев». Погибли два моряка.
— На крейсере находился командующий эскадрой контр-адмирал Гурин, куда он смотрел? — возмущался адмирал Головко. — И начальник штаба флота контр-адмирал Сурабеков хорош! На море резко испортилась погода, выполнять поставленную задачу стало невозможно, и Гурин попросил разрешения идти в базу. И что же? Сурабеков от имени комфлота приказал ему идти в Кильдинскую салму и там на якоре подождать улучшения погоды…