Кузница милосердия
Шрифт:
Одна снежинка - еще не снег
К одному известному сексопатологу пришел на прием один же майор. Майора трясло, он был бледен и чуть не плакал.
Будучи в командировке, майор познакомился в поезде с доступной и симпатичной барышней. Быстро созрел маленький железнодорожный банкет. За банкетом последовала камасутра дальнего следования.
Утром майор продрал глаза и увидел при барышне вопиющие первичные половые признаки. Барышня, если уместно так выразиться, была барином. С нею вышла незадача, как пелось в песне.
И вот поэтому майор, на части разваливаясь, примчался к сексопатологу. Его
Был вкрадчиво обласкан и успокоен: если один раз - это ладно.
Готовь сани летом
В гинекологическое отделение явилась древняя бабушка. Она попросила справку, в которой нужно было написать, что у нее богатырское гинекологическое здоровье, а скверных болезней нет совсем.
В справке ей, конечно, отказывать не стали, но осторожно осведомились, зачем такая бумага нужна.
Бабушка объяснила.
Оказалось, что она пустила к себе студента, сдала ему комнату.
Готовь сани летом.
"Вдруг ему захочется, да он побоится? А я ему справочку на видное место и подложу".
Вот едут партизаны
В далекие и милые времена у меня были зачаточные способности к рисованию. Но если литератор во мне кое-как родился, хотя и разгуливает ныне с остатками детского церебрального паралича, то художник скончался. Я сам его погубил, сбежав в пятом классе из художественной школы, где всю мою живопись беспощадно смывали губкой. Умерший плод, разлагаясь, начал отравлять мне мозги на лекциях. Мы с товарищем - тем самым доктором со скорой, о котором я часто рассказываю - конечно, не только рисовали. Еще мы играли в балду и в крестики-нолики. Но чаще занимались бесконечным циклом рисунков, посвященных 40-летию Великой Победы. Мы ничего не имели против Победы, мы полуосознанно реагировали на победные трубы, сурово гудевшие со всех сторон.
Основными персонажами наших картин были партизаны. Вернее, это были не совсем партизаны, а нечто промежуточное между ними и водопроводчиками: ватник, валенки, ушанка, надвинутая на глаза, обязательная борода. Началось как раз с пролетария: приятель нарисовал одного такого, с заткнутым за ремень отбойным молотком, и молоток имел фаллическое продолжение. Он назывался "прибор "Мастурбатор"". А дальше рабочий размножился в бесчисленных партизан. Как правило, все они были карликового роста с несоразмерными половыми органами. Наши художества были пропитаны культом фаллоса, как будто мы насосались древнеегипетских настроений. С десяток партизан мы, например, пустили на бигуди: была нарисована огромная женщина, и в волосах у нее сидели эти самые мужички так, что пряди накручивались на естественные стержни. А один играл роль губной помады.
Потом мы создали целый цикл под названием "Роды в партизанском лесу". Ужасная баба лежала на телеге, на огромном животе сидел партизан; второй партизан, упершись валенком в промежность, вытягивал за уши потомство; третий, анестезиолог, вставил ей в рот воронку и вливал наркоз и сорокаградусной бутыли. Под телегой, свернувшись калачиком от страха и прикрывая глаза лапами, лежала собака. Другая картинка изображала отделение последа: та же баба довольно приплясывает, а к свисающей пуповине привязан кирпич; рядом партизан, с сытым и радостным лицом играет на гармошке.
Понятно, мы рисовали не только партизан, были и другие сюжеты с неизменным пенисуальным радикалом. Богатая дама в соболях приходит домой и отпирает дверь маленьким мужичком-ключиком. Вильгельм Телль стреляет из лука по мальчику с яблоком на макушке; вместо стрел - фаллосы; Вильгельм Телль уже промахнулся, одна стрела торчит у мальчика изо рта. Дорожный рабочий мучается приступом мочекаменной болезни: кривясь от боли, он извергает булыжники в большую тачку. Два фаллоса, с табличками "гор." и "хол.", изображают пивные краны в пивбаре; рядом - закусочный набор: бутылка водки.
В итоге мы добились известности. Некий финн, учившийся с нами на курсе, всерьез предлагал вывезти все это дело в Финляндию и там опубликовать. Но мы не решились: годы были еще так себе, 84 и 85. А закадычный мой друг, когда я показал ему всю папку, заявил, что не знай он меня, так решил бы, что это рисовал глубоко больной человек.
Падения и выпадения
Знакомый гинеколог негодовал. Ему пришлось дежурить в корпусе, который он сильно не любит. Мало того: ему не дали выспаться - в три часа ночи доставили юную особу с предварительным диагнозом "выпадение стенок влагалища".
Какая, позвольте, надобность приезжать с этим в три часа ночи? И что такого может выпасть на заре туманной юности? Я понимаю, в почтенном возрасте, в преклонных годах - это да, это заслуженное заболевание. А тут?
Ничего у нее, разумеется, не выпадало, просто трахаться надо меньше, а то все распухло,
На моем дежурстве тоже был похожий случай. Дежурил я в новогоднюю ночь с 1997 на 1998 год. Изумительное выдалось дежурство! Никого! Тихо! Радостно!
Опасаясь неожиданных пакостей, мы с другом-урологом не особенно напились. Но к пяти утра уже покачивались. И тут, в эти самые пять утра, заявляется хрупкая барышня и жалуется на то самое, что так и не выпало у первой больной. Дескать, болит. Спрашиваем: давно ли болит? Уже неделю. Самое время показаться.
Новый год, раннее утро. С наступившим!
Матка-яйки
Владимир Ильич был прав, конечно, когда распространялся о чистоте русского языка и возмущался словом "будировать". Однако лингвистическая самобытность в последнее время меня достала. Сию вот минуту натолкнулся на разъяснение переводчиком умного слова "галакторея". В скобках, хотя его никто не просил объяснять, потому что текст специальный, он написал: "избыточное молокоотделение". Уж и не разберу, какие мысли приходят в голову - не то об отделении милиции, не то о больничном. Наверное, я придираюсь, глаз замылился. Наверное, написано правильно.
Правда, заимствование обыденных образов для описания вполне научных вещей раздражает многих, хотя считается признаком умудренности, принадлежности к старой школе, намекает на опыт и благоухание седин. Это славянофильство, конечно, бесит западников, которые не помнят родства. А то и похуже кого распаляет.
Матушка моя, помню, рассказывала о старушке-доцентихе, под чьим началом она начинала работать в родильном доме. Эта старушка не признавала современную систему мер, сантиметры и миллиметры ее не устраивали. Она требовала, чтобы молодые доктора писали в истории болезни: "матка величиной с куриное яйцо". Далее, по мере созревания плода: "матка величиной с утиное яйцо", "матка величиной с гусиное яйцо".