Квазимодо на шпильках
Шрифт:
Я тихонько вздохнула. Вероятнее всего, не обменяй Абрам золотишко, Рине вообще не жить – ее мать, скорей всего, умерла бы от голода, так и не родив дочь.
– Я сразу узнала кольцо, – продолжала Зелинская, – как только этот мальчишка открыл коробочку.
– Почему же вы не заявили, что эта вещь когда-то принадлежала вам? – подскочила я.
Рина улыбнулась:
– Как это доказать?
– Показать фото.
– Боюсь, этого мало, – покачала головой Рина, – столько лет прошло, да и, если разобраться до конца, перстень-то должен принадлежать кому-то из Киева, а я не
– Что? – насторожилась я.
Рина вытащила сигареты.
– Естественно, я стала расспрашивать мальчишку, где он взял изделие. Юноша сначала порол всякую чушь, но меня мучило любопытство.
Зелинская продолжала настаивать на своем, пытаясь узнать правду, и в конце концов сказала:
– Если честно объяснишь, где добыл колечко, сведу тебя с одной женщиной, которая его купит. Ты без меня продашь его за копейки. Ну отнесешь в скупку, насчитают тебе жалкие рубли. А я дам адрес надежной богатой покупательницы, но только если удостоверюсь, что драгоценность получена тобой без криминала!
Паренек помялся пару мгновений и рассказал, как было дело. Его сестра Ира вышла замуж за престарелого профессора Семена Кузьмича Баратянского. Вот она и дала брату перстенек, который подарил ей муж. Девушка попросила продать его тайком, чтобы оплатить свои долги. Веня очень любит сестру и обещал ей помочь.
Рина отправила юношу к дочери своей ближайшей подруги Сонечке, а сама, повинуясь непонятному порыву, решила разузнать подробности о Баратянском.
У Рины полно знакомых в самых разных кругах, поэтому уже к вечеру она собрала урожай сведений.
– Знаете, что интересно? – задумчиво спросила она. – Семен Кузьмич Баратянский, доктор наук и профессор, человек, пользующийся всеобщим уважением. О нем никто ни разу плохого слова не сказал, наоборот, все только в превосходной степени: умница, талантливый, неконфликтный, интеллигент, одним словом, настоящий ленинградец.
– Ленинградец? – удивилась я.
– Да, – кивнула Рина, – Баратянский родился, учился и вырос в Ленинграде, потом перебрался в Москву, где женился на бывшей же ленинградке, с которой прожил всю жизнь. Вторая супруга появилась лишь после кончины первой. Знаете, как ее звали?
– Ира, – растерянно ответила я.
– Это вторую, а первую?
– Ну… откуда же.
– Розалия Львовна, – заявила Рина, – сокращенно Роза. Оба уехали из города на Неве сразу после того, как была снята блокада. Не могли больше жить в месте, где прошло детство. Говорят, такое случилось со многими блокадниками, они убегали из Ленинграда кто куда, подальше от жутких воспоминаний. Только, думается, милая Роза испытывала совсем иные чувства. Ее гнал из Питера страх. Боялась небось, что народ оклемается и валом пойдет к ней за своими брюликами. Не все же интеллигенты мягкотелые, кое-кто может и побить, припомнив обмен тушенки на бриллианты. Вот она и удрала, а потом вышла замуж, нашла подлеца.
– Вы так считаете, – совсем потерялась я, – но ведь о Семене Кузьмиче никто дурно не сказал. Может, он не знал, чем занималась жена в блокадном городе?
Рина скорчила гримасу.
– Я вас умоляю! Не знал!
– Кто? – переспросила я.
Рина скривилась:
– Переквалифицировалась из торговки тушенкой в работницу культуры. Книги она всю жизнь выдавала в библиотеке имени Виктора Гюго, на одном месте кучу лет проработала, даже заведующей стала.
– И вы, узнав все, не поехали к ней и не задали никаких вопросов? – удивилась я. – Ей-богу, окажись на вашем месте, я не сумела бы удержаться!
Рина дернула изящным плечиком:
– Ну, в тот день, когда до меня дошла правда, Роза уже давно лежала в могиле. Кстати, Семена Кузьмича убили. Так что претензии предъявлять некому. Колечки, скорей всего, его второй жене достались. Пусть владеет, счастья они ей не принесут, вот увидите.
ГЛАВА 13
Из роскошного дома Сонечки я вышла, ощущая себя совершенно больной. В желудке тяжело ворочались жирные пирожные, очевидно, не следовало жадничать и глотать их в таком количестве. В голове вертелись не менее тяжелые мысли. Интересно, то, что рассказала Рина, правда? Какое отношение эта история может иметь к смерти профессора? Никакого? Или имеет? Так ли уж виноват Веня? Где сейчас коллекция Гольдвайзера?
Был только один способ получить ответ на все вопросы, и я набрала телефон Ирины.
– Да, – прозвучал нежный голос.
– Ира?
– Нет.
– Позовите ее, пожалуйста.
– Не могу, – ответила незнакомая девушка, – она завтра хоронит мужа, мы ей укол сделали и спать уложили.
– Простите, где упокоят Семена Кузьмича и во сколько прощание?
– В двенадцать дня, Николо-Архангельский крематорий, – ответила девушка и весьма невежливо бросила трубку.
На следующий день, ровно в полдень, я, купив шесть гвоздик, подошла к небольшой площадке возле крематория. Поодаль стояло несколько автобусов с табличкой «Ритуал». Люди здесь толпились кучками. Я оглядела присутствующих. Так, вот тот мужчина с испитым лицом и две старухи явно не к Семену Кузьмичу. Группа встревоженно-молчаливых военных тоже не имеет к нему никакого отношения. Скорей всего, профессора провожает толпа, где много молодых лиц. Я подошла к одной из хорошеньких, румяных девочек и тихо спросила:
– Простите, где можно проститься с Баратянским?
– Еще не пускают, – шепнула она, – вот ждем, гроб уже поставили в ритуальном зале, сейчас пригласят.
Не успела она закончить фразу, как люди зашевелились и цепочкой потянулись внутрь здания. Я вошла последней и вздрогнула. Огромное, от потолка до пола окно, вернее, целая стена из стекла оказалась прямо перед глазами. Взгляд упал на заснеженный лес, уходящий куда-то вдаль. Создавалось впечатление, что вы стоите на опушке дремучего бора, а вокруг на многие километры нет ни жилья, ни людей. Тишина в помещении царила абсолютная. Никто из нескольких десятков человек не кашлял, не всхлипывал и, казалось, не шевелился.