? la vie, ? la mort, или Убийство дикой розы
Шрифт:
— Иногда мне кажется, что тут замешано нечто большее чем обыкновенные прихоти больного маньяка, — высказал свое соображение Фронсак.
— Что, например? — спросил Дюпон.
— Эти ритуальные убийства, жертвоприношения… все это выглядит как некий заговор.
— Заговор против кого?
— Я бы сказал, чей заговор — правительства. Этих представителей элитного меньшинства, для которых людская жизнь стоит того, чтобы сыграть ей в карты. Посудите сами, друзья, если бы этот Призрак был действительно всеобщей угрозой, оставался бы он в таком случае на свободе
— Розенкрейцеры, — ответил Дюпон с тоном эксперта. — Все странное связано с ними.
Они говорили о чем угодно и столь быстро, но еще быстрее поглощали блюда, богато украшавшие наш стол. Пили вино и никогда не касались серьезных тем, словно обходили их стороной.
— Меня волнует другое, не общество в целом, — сказал Конде. — Задайтесь вопросом, господа, что такое зло и возможно ли его пощупать?
— Что вы имеете в виду, Конде? — спросил его Дюпон с заметным интересом, когда к столу принесли серебряное блюдо с жаренным цыпленком.
— Я хочу сказать вот что. Возьмем, к примеру, конкретную личность и его мысли. Где та грань, за которой мысли человека перестают быть просто его мыслями и перерастают в настоящее злодейство? Когда это можно назвать злом, а не просто размышлениями о чем-то отвлеченном? Или же все начинается с действия? Но не может же оно внезапно выливаться во что-то действительно серьезное и ужасное.
— А оно и никогда не происходит внезапно. Вы представляете зло чем-то персонализированным? Наделяете его самостоятельным существованием, так? Но зло не может жить само по себе. Ему нужен субъект, на который оно могло бы воздействовать.
— Человек прародитель зла, — наконец за весь вечер нарушил я обет молчания. — Ему мы обязаны появлением тому феномену, о котором вы сейчас говорите. Не будь человека, зла бы не существовало — ему бы просто не было смысла здесь появляться.
Все внезапно замолчали, словно задумались. Шумела компания за дальним столиком. Официанты разливали напитки по бокалам, гремели вилки, тарелки и другая посуда, играла музыка, кто-то жаловался на проклятый дождь, который лил вот уже третьи сутки.
— Даже сейчас, господа, нас с вами окружает зло, — сказал я, вновь прерывая затянувшееся молчание.
— Вы так считаете? — спросил Дюпон и все кто сидел за столом дружно рассмеялись.
— А разве вы не ощущаете дискомфорта? — спросил я. — Не чувствуете дуновение сквозняка на шее, словно прикосновение духа? Ставлю все что у меня есть на то, что не найдется в этом заведении хотя бы парочки невинных чистых душ, у которых не было бы спрятано за пазухом кучки дурно пахнущих мыслей.
Из кабака Лафонтена я выбрался в одиннадцатом часу. На улице уже стемнело. Стоял холод. Звезды тревожно мерцали на небосводе, едва пробиваясь сквозь темно-серые заслоны туч.
За мной из заведения старого француза вразвалочку и в нетрезвом виде выбрался дерзкий юноша в кожаных одеждах, по видимому представитель «бунтарской»
Он подошел к одной девушке и сказал, что хотел бы с ней выпить. Она, представляя в данный момент его состояние, вежливо отказалась, но он был настойчив и взял ее за руку, желая сопроводить туда куда велели его шатающиеся ноги и едва живой, горящий разгулом, разум.
Она попробовала высвободиться, только он усилил хватку. Я подошел к ним.
— А ты кто? — огрызнулся он, отпуская девушку, чтобы заняться мной. Она быстро убежала.
— Я зеркало, — сказал я и вывернул его руку за спину. Рука смачно хрустнула. Он завизжал, как свинка, пытаясь вернуть управление над своим отчужденным телом. Но я крепко держал его и давил сильнее на запястье, выкручивая наизнанку кисть, что без сомнений доставляло ему несказанные страдания. Даже несмотря на то, что он был пьян. Его рот изрыгал из себя потоки зловонной рвоты. Тут я заметил, как что-то, сверкнув, капнуло с его лица на землю. То была слезинка.
— Прошу-у-у! Не надо!! — кричал он, захлебываясь тошнотой.
— Неужто в тебе говорит совесть? — усмехнулся я.
— Да! Да! О Господи, пожалуйста!!
— Что? Ты призываешь имя Бога? Ты думаешь, Он слышит таких как ты? — произнес я. — Нет, в тебе говорит не совесть. Это — боль. Лишь только боль, ибо ты, зверь — самый низший из всех существ. Даже свинья имеет больше привилегий к милости, чем ты.
В одном доме зажглось окошко, и за прямоугольным стеклом я увидел белый овал лица, который ореолом окружали солнечные кудри. Ему было лет восемь. Он сидел у подоконника со сложенными ручками, одетый в белоснежно-белую пижаму и выглядел как херувим на рождество. Смотрел на нас, омытых блевотиной, как мы боролись друг с другом непонятно за что. Выражение его лица оставалось для меня загадкой.
Парень продолжал надрывно кричать на всю улицу, пока не потерял сознания. Мне пришлось оттащить его в темный переулок. Там он и пришел в себя.
— Как тебя звали? — спросил я.
— Почему звали? — испугано встрепенулся он.
— Потому что скоро ты умрешь.
— Н-не надо, пожалуйста, — заикаясь, слезно взмолился он.
— Так как тебя звали?
— Д-далтон.
— Тише, Далтон, тише. Успокойся. Сейчас мы с тобой поиграем в игру «Попади в меня ножом».
— Что?!
— Уворачивайся! — дико закричал я и замахиваясь нацелил нож ему в грудь. Он в панике дернулся, и лезвие вонзилось в плечевой сустав. Далтон заорал. Кровь заструилась из горячей раны. Я выдернул нож и снова повторил.
— Уворачивайся!
У него не было никаких шансов выйти из этой игры победителем, ибо Далтон был пригвожден к земле. И я всаживал нож в разные участки его немощного тела. Он беспомощно извивался, пытался уворачиваться, но лезвие всегда находило свою цель и он, истекая кровью, корчился, извивался на асфальте, умоляя меня прекратить эту садистскую игру.