? la vie, ? la mort, или Убийство дикой розы
Шрифт:
— Уворачивайся!
— Нет… пожалуйста… хватит…
— Уворачивайся!
— … пожалуйста…
— Уворачивайся!
— … прошу… нет…
— Уворачивайся!
Все его израненное, бурлящее и кровоточащее тело дрожало от боли и страха… и сожаления за то, кем он был для этого мира. Только сейчас он осознал это, но уже не мог ничего поделать. И горько рыдал, скулил, всхлипывал, сотрясал криками пустынный темный переулок, когда нож врезался в его плоть. Он каялся в своих грехах, пропуская через кожу очистительный благодатный поток, который делал его свободным, измученным, но
Он перестал плакать и кричать. Лезвие избороздило глубокими рубцами, кровавыми желобами все его молодое привлекательное лицо так, что оно уже не походило на человеческое и вообще не поддавалось распознаванию. Я не останавливал себя, уста окаменели. И в ужасе увидел, словно был незримым свидетелем кровавой сцены, тень со стены сошла, и будто по чьей-то злой воле обратилось в моего причудливого близнеца. Он резал тело юноши еще яростнее, чем я. Вспорол ему брюхо, как пузатую тыкву, заправским ножом, и оно поманило близнеца соблазнительными кишками. Он быстро расстегнул ширинку, приспустил штаны и просунул в кровавую влажную дырку свой орган наслаждения. Пружины будто слетели с часового механизма времени, и оно невероятно стало убыстряться. Близнец, лишая девственности извергающую кровь яму, ускорялся, как волчок, вертелся и постанывал, и тело свое тоже протыкал ножом. Кровь водопадом била из него, как гидравлический насос. Наконец он кончил. И с тела слез. Отряхнулся.
— Сейчас я тебе кое-что покажу, — сказал он мне и мы покинули тот злосчастный переулок.
***
Мы переместились в отель под названием церковь. Здесь, как известно, живут боги. Каждый в зависимости от статуса и почета занимает свой достойный его номер.
Смотрите, святой отец собирается исповедать юного грешника. Этот щуплый мальчик бледен и выглядит таким напуганным, как будто его привели, чтобы расстреливать. Не бойся, милое дитя, никто тебя здесь не обидит.
— Слушаю тебя, сын мой, — тихо и спокойно говорит священник.
— Святой отец, я согрешил, — робко начинает мальчик, склонив голову и крепко сжав вспотевшие руки вместе; и все же его руки дрожат. Он начинает перечислять духовному отцу все прегрешения совершенные им за многие годы, речь его не сбивается, плавно течет как река по течению. Грехов, как оказалось, не столь много. Этот невинный отрок, видимо, намерен вести праведную жизнь. Но вот что-то заставляет его резко замолчать, затаить дыхание, словно боясь выдать сокровенную тайну.
— Ты хотел сказать что-то еще, Себастьян? — спрашивает его святой отец. За той перегородкой несколько секунд стоит неловкое молчание, после чего Себастьян, набирая в грудь воздуху, произносит:
— Святой отец… я гей.
Священник молчит и не торопится комментировать услышанное признание. Возможно, он впал в ступор и от изумления утратил не только дар речи, но и напрочь забыл о молитве. Мальчик берет ситуацию в свои руки и продолжает:
— Я хотел спросить у вас, что мне с этим делать. Я читал об этом в Библии и знаю, какой это ужасный грех.
— У тебя уже было с кем-нибудь это…
— Нет, еще никто об этом не знает. Я сам узнал об этом недавно, на дне рождении Кейси, когда наш одноклассник Родрик снял с себя футболку и я
— Ты не должен бояться, сынок, — по доброму сказал священник. — Гореть в аду ты не будешь, ибо задумываешься над этими вопросами и хочешь поступить правильно. В твоей хрупкой душе есть свет. Обратись к Богу, молись каждый день в течении сорока дней и приходи ко мне спустя это время, тогда мы снова поговорим.
Так дал наставление отроку святой отец и с миром отпустил его домой. Юноша поступил как ему велел умудренный годами монах и молился в течении сорока дней, играл в игры с друзьями, ходил в школу и старался не смотреть на Родрика. Спустя исполненный срок он вернулся к святому отцу, вновь оказавшись запертым в темной клетке исповедальни, как запертый труп, обреченный в фамильном склепе.
— Я молился, святой отец, — сказал прелестный юноша, стоя на коленях и держа ладошки вместе. — Молился… — тут он не выдержал и заплакал.
Щеки несчастного юноши покраснели и сморщились от беспрерывных горестных рыданий. Он задыхался от слез.
— Ну ничего, ничего, — успокаивающим тоном бормотал монах, поглаживая мальчика по его чудесным золотистым кудрям. — Не плачь, не плачь, Себастьян, любовь с тобой.
— Ничего не изменилось… — сквозь плач причитал Себастьян. — Я… я-я-я по-прежнему люблю мальчиков.
— Послушай меня, послушай меня, Себастьян, — сказал доминиканский монах, склонившись над ним на коленях. — Ничего не происходит быстро. Тебе нужно усерднее молиться, соблюдать пост и ты сможешь вернуть себе Божью милость. Твой грех не смертелен, и его можно победить, если не отчаиваться, понимаешь?
— Правда? — мальчик заплаканными щенячьими глазами посмотрел на святого отца. Слезы уже перестали течь. Себастьян шмыгнул носом и вздрогнул, как от простуды.
— Правда, — ответил монах с уверенностью глядя в глаза мальчика. Себастьян улыбнулся.
— Ну все, успокойся, и иди домой к родителям.
— Спасибо вам большое, — искренне поблагодарил священника мальчик, вытирая рукавом кофты мокрый нос. Он поднялся с места и уже было направился в сторону выхода из зала, когда его остановили тяжелые могучие руки, которые обхватили его сзади и жестоко сжали маленькое горлышко. Себастьян захрипел и попробовал вырваться, отчаянно колотя руками, трогая своими пальчиками грубые чужие руки. Но ничто не могло ему помочь и он стремительно терял сознание. Воздух быстро заканчивался в легких, которые уже горели от недостатка кислорода. Себастьян засипел.
— Сдохни демоническое отродье, умри, умри, — шептал доминиканский монах, с чудовищным рвением крепче сдавливая нежное горло. И продолжал сжимать пока маленькие бледные пальчики не перестали бороться, отпустили его и безжизненно повисли в воздухе. Наступила долгая пауза. — Прости меня, мой мальчик…
Монах отпустил маленькое тельце и оно бесшумно ударилось об пол. Некогда прекрасные стеклянные зеленые глаза уставились в пустоту — в центральную часть нефа, — и больше уже не светились радостью и задором.