Лабинцы. Побег из красной России
Шрифт:
— Что это значит?
— А это — приказано отобрать у казаков лошадей и седла, — отвечает он.
Горе, обида, оскорбление и уничтожение не только моего права на власть, на собственные вещи, но уничижение моей личности придавили меня.
— У меня вещи и сестренка!.. Как же я с ними буду?.. Выезд мой собственный! — говорю я запальчиво красноармейцу.
— А это я не знаю, мне приказано отобрать фаэтончик, обратитесь к начальнику, — спокойно отвечает он и указывает на тех, в кустарниках.
Мимо меня быстро проходят пешие казаки, имея бурки под мышками, а сумы через плечи,
Я, как и все офицеры, в полной форме кубанского казака, при всем холодном оружии, но только без погон. Вид, конечно, офицерский. Быстро поднимаюсь к начальнику и говорю ему, «как со мной поступили» .
— Приказано отобрать у казаков всех лошадей и седла. Экипаж и упряжь — тоже подлежат к сдаче, — безапелляционно говорит он.
После моих пререканий «о собственности вещей» он разрешает мне доехать в экипаже до Сочи, откуда кучер-красноармеец должен доставить его к нему.
Надюша, растерянная, со слезами на глазах, быстро укладывает свои вещи и книги в кузов экипажа, и мы двинулись к Сочи.
Через частокол забора вижу свою любимую кобылицу Ольгу. Она стоит понуро, хвостом в нашу сторону. И здесь я только заметил, насколько она исхудала. Она была уже без седла.
Прощай!.. Прощайте и мое седелице черкасское калаушинской работы253, и моя лошадушка, на которой я совершил так много походов и конных атак. Можно ли все это забыть?.. Горе побежденному!
Кучер-красноармеец, видя наше с Надюшей расстройство, оборачивается и спрашивает:
— Вы, наверное, были большим начальником у казаков? Да, тяжело Вам. Я сочувствую Вам. Но везде бардак. Я был вначале у красных, потом у белых, а недавно опять перешел к красным, так как увидел, что их дело берет. Но везде бардак. И у вас, у белых, было нехорошо. Почему — надо терпеть. А сам я астраханский крестьянин. И ничуть не большевик. А просто смотрю, где лучше, — закончил он словоохотливо.
Генерал Науменко позже писал: «Многие перед сдачей уничтожали свое оружие. Особая комиссия красных отбирала у офицеров и казаков лучших лошадей и седла»254.
А генерал Врангель написал так: «Большая часть Кубанцев сдалась. Незначительная часть ушла в горы».
Как сдалась Кубанская армия, я описал. Никто не уходил в горы, так как незачем было уходить (об этом см. в конце восьмой тетради. — П. С). И никто не уничтожал своего оружия. Лошадей и седла отобрали по пункту условий, которых мы не знали.
«И еще не прокричит петух трижды»
«Конец апреля месяца 1920 года. Дивная, теплая, манящая и растворяющая все к радости южная весна. Все в зелени. Аромат цветов пьянит всех. Улицы города Сочи запружены людьми, частью подводами. Сплошь казачьи папахи, черкески нараспашку, гимнастерки. Тепло и мягко в воздухе, но люди сумрачные, запыленные, небритые лица. У каждого через плечо походные, ковровые сумы, а под мышками бурки. Людская лавина страшная и молчаливая — постепенно прибавляется, ^виук^тся и движется по улицам города.
Кто они? Почему они здесь?
Кто бы мог подумать только неделю тому назад, что Казачья армия, насчитывающая в своих рядах несколько десятков тысяч бойцов, испытанных и закаленных в боях, определенных врагов красных — она так неожиданно сложит свое оружие и целыми строевыми полками и дивизиями, при своих офицерах, пройдет назад перед своим врагом, опустив «очи долу», и там именно, где еще недавно была хозяином положения». Так я писал в статье в 1929 году255.
Это было то, что я увидел, подъехав в своем экипажике к Сочи, потом пешком направляясь к пристани. Надобно случиться так, что новую красную пилюлю «горе побежденным» увидел немедленно же...
У пристани, на берегу, вижу две шеренги казаков до одной сотни человек. В гимнастерках, в бешметах, в черкесках нараспашку, все в черных папахах. У их ног сумы, бурки. Из комендантского здания быстро вышел «кто-то» в защитных бриджах, в парусиновой гимнастерке. На фуражке маленькая красная металлическая звездочка. Среднего роста, хорошо сложенный светлый блондин. Подойдя к выстроившимся, он громко произнес:
— Слушать мою команду!.. Направо — равняйсь! Смирно!.. Нале-е ОП! — и по пехотному резко подсчитал: — АТЬ, ДВА! Напра-а ВО! — И вновь: — АТЬ, ДВА! Отчетливей мне! — кричит он начальническим тоном. — Кру-уГОМ! — И вновь: — АТЬ, ДВА! Чище мне — белые бля-и! — уже зло кричит он.
Я остановился в недоумении и слышу и смотрю всю эту экзекуцию военного строя.
— Во-о ФРОНТ! — командует он и заканчивает: — А теперь забрать свои вещи!
И когда казаки взяли в руки то, что лежало у их ног, он снова резко командует:
— Смир-р-но-о!.. Нале-во! Ать, два! И в Туапсе шаго-ом — МАРШ!
(До Туапсе по птичьему полету около 60 верст; по зигзагообразному шоссе больше.)
И когда под уклон спустился хвост колонны, он медленно, крадучись, направился к группе офицеров человек в сорок, сидевших в 20 шагах в стороне. Подойдя к ним, он говорит:
— Как это ваш генерал Бабиев взорвал все железнодорожные водокачки от самого Царицына!.. Ведь это все государственное достояние!
Сказал, посмотрел на эту группу и пошел к себе. Все сидевшие офицеры на его слова ничего не ответили.
Подхожу к ним. Это были штаб-офицеры уже сдавшихся частей. В середине сидел полковник С.И. Земцев256, начальник 4-й Кубанской дивизии. Вокруг него хорошо знакомые мне друзья и соратники, Корниловцы и Кавказцы.
Вот Корниловцы: командующий полком войсковой старшина Без-ладнов, рядом войсковые старшины Трубачев и Клерже, войсковые старшины из урядников мирного времени — Пантелеймон Лебедев, Друшляков, Иван Козлов, Ростовцев, есаул Андрей Бэх. Остальных не помню.
А вот наши Кавказцы: полковник Хоменко, командир 1-го Кавказского полка, и его помощники, войсковые старшины Храмов2:>7 и Андрей Елисеев. Остальных не помню.