Лабиринт Осириса
Шрифт:
– Но это все между прочим. Скажите, чем я могу вам помочь?
Бен-Рой сделал глоток кофе, который на вкус оказался похож на подслащенную воду из кухонного крана, и повернул стул так, чтобы в упор смотреть на Яарона.
– Я хочу побеседовать о профессиональной работе Клейнберг. – Он положил журнал на пол и открыл записную книжку. – Когда мы говорили с вами вчера, вы упомянули, что она писала статью о проституции.
– Насильственной проституции, – поправил его редактор. – О секс-трафике. Есть разница. Хотя я знаю, многие бы возразили и стали утверждать, что любая проституция – принуждение, разумеется, в экономическом смысле.
– Вам известны детали? – спросил Бен-Рой. – Что именно она писала?
– Первоначальная идея была такова: воспользоваться темой секс-трафика для более широкого полемического материала. – Яарон подсыпал в трубку табак и примял большим пальцем. – Сделать статью о состоянии нации, а секс-рабство стало бы символом морального распада израильского общества. Но Ривка есть Ривка – все пошло не так, как было запланировано.
Он достал зажигалку и поднес к чашечке трубки. Раскурил, издавая губами чмокающий звук. Вскоре его лицо скрылось за завесой серо-голубого дыма.
– Сначала ей захотелось больше сосредоточиться на человеческом аспекте, то есть пожертвовать широким социополитическим ракурсом и заняться самими девушками. Предоставить им голос. Чтобы каждая рассказала свою историю. Затем все стало трансформироваться и превратилось в глобальное расследование механизма секс-трафика: как все это действует, какими способами перемещают девушек, кто заправляет индустрией. Первоначально планировался материал в тысячу слов, но он все разрастался и разрастался, а время сдачи постоянно отодвигалось.
Он покачал головой и помахал рукой, чтобы развеять дым.
– Типично для Ривки. Помнится, в начале ее карьеры мы работали с ней вместе в одном маленьком художественном журнале в Хайфе – там, кстати, и познакомились в семидесятых годах. Ее послали сделать небольшой материал о ткачихах из друзов [47] . Кончилось тем, что получилась статья в четыре тысячи слов о том, как Голда Меир предала израильский феминизм.
Яарон улыбнулся и снова пыхнул трубкой.
47
Секта с элементами иудаизма, христианства и ислама.
– Вот такой она была. Всегда ее уводило куда-то в сторону. А потом еще дальше. Одна идея цеплялась за другую, в результате статья появлялась на несколько недель позднее срока и не имела ничего общего с первоначальным планом. Поэтому-то ее и поперли из «Гаарец».
– Мой источник сказал, потому что… – Бен-Рой сверился с записями, чтобы точно привести слова Тирата, – у нее появилась мания разоблачительства и ей везде мерещились заговоры.
– И не без основания, судя по тому, что творится в нашей стране, – проворчал редактор. – По опыту знаю: если Ривка чуяла дым, значит, где-то неподалеку горел огонь.
Он откинул голову, сложил губы трубочкой и выпустил в воздух синеватое колечко. С улицы доносились крики пытающегося привлечь покупателей торговца: «Шкадим! Миндаль!»
– Она была непростым человеком, – продолжал Яарон после паузы. – А с годами с ней становилось все труднее. Подчас невыносимо, особенно если кто-то пытался ее редактировать. Но она была чертовски хорошим журналистом. Оставалось лишь правильно себя с ней вести. Что главным образом означало давать ей полную волю и держать пальцы скрещенными в надежде, что у нее что-нибудь получится. И надо отдать ей должное – всегда получалось.
– Вам известны детали? Что она писала? – Бен-Рой повторил заданный чуть раньше вопрос, возвращая их к началу разговора. – Что конкретно писала? С кем общалась?
– Знаю, что брала интервью в Петах-Тикве, где есть приют для доставленных в Израиль девушек, – явно не единственное подобное место в нашей стране. А в остальном… – Он пожал плечами. – Я же сказал, что давал ей возможность работать самостоятельно.
– Вы знаете, как называется это место?
– Кажется, «Хофеш». Да, да, «Хофеш». Приют свободы.
Бен-Рой сделал пометку в блокноте.
– Госпожа Клейнберг не жаловалась, что ей в связи с работой над этой статьей угрожали? Что она в опасности?
– Нет, ничего такого она мне не говорила, – ответил Яарон. – Но она вообще была скрытной. Предпочитала не раскрывать карт.
– А вообще ей когда-нибудь угрожали?
Редактор иронично хмыкнул.
– Угрожали бы, если бы читали наш журнал. До того как застрелили Ицхака Рабина, наш ежемесячный тираж составлял сто восемьдесят тысяч экземпляров. А теперь упал до двух. Больше мы продать не в состоянии. Пропал интерес. Покойтесь с миром, левые и вся страна.
Он снова глубоко затянулся и выпустил голубоватые завитушки дыма из уголков губ. На улице к крикам торговца миндалем присоединились призывы продавцов винограда и фиников: «Анавим! Тамар!» Бен-Рой отхлебнул кофе, который с каждым глотком становился все менее ужасным на вкус.
– Когда вы в последний раз видели госпожу Клейнберг?
– Примерно шесть недель назад. Она приезжала в Тель-Авив, и мы с ней пообедали. В маленьком ресторанчике в Дакаре у хозяина-палестинца. Приятное местечко. А разговаривал восемь дней назад. Она позвонила попросить перенести срок сдачи статьи. Сказала, что напала на что-то интересное, но ей требуется немного больше времени, чтобы во всем разобраться.
Бен-Рой насторожился.
– Она не сообщила, на что именно?
– Если Ривка говорила, что напала на что-то интересное, это можно было расшифровать так: «Я собираюсь написать статью совершенно о другом». Я бы ее расспросил, но у нашей дочери начались роды, и мои мысли были далеко. Конечно, если бы я знал, что это наш последний разговор, то вел бы себя иначе.
Яарон вздохнул, поднес к трубке зажигалку и снова начал всасывать пламя в чашечку. Бен-Рой взглянул на свои записи. Он думал о газетных статьях, которые Клейнберг изучала за несколько дней до убийства. Ничего похожего на секс-трафик.