Лабиринт
Шрифт:
— Причём, полной, — поддержал её Дракон. — Здесь восемь звёздочек: по две на день и месяц, и четыре на год. Вводи.
Пальцы быстро забегали по экрану, нажимая на нужные цифры. Её снова попросили подождать, уже совсем скоро обрадовав сообщением: «Код принят. Благодарим за участие!». Дракон проделал тут же процедуру со своей картой. Несколько минут прошли в томительной тишине и бездействии, даже считывающее устройство перестало работать — то ли ушло в «спящий» режим, то ли выключилось совсем. Неожиданно стена, находящаяся за ним, начала медленно отодвигаться в сторону.
— Как думаете,
— Да… да, наверное, — нехотя, словно боясь спугнуть удачу, ответил Дракон. — Слушай, я хотел сказать тебе кое-что… — мужчина притянул её к себе, обнял, заставив развернуться и уткнуться лицом ему в грудь. — Спасибо. И…
Что-то острое впилось в левый бок, разгоняя по телу странный болезненный жар; он пополз глубже, в подреберье, сбивая дыхание. Хотелось кричать — от обиды и разочарования, биться, пытаясь освободиться из чужих рук, но тело не слушалось. Оставалось лишь медленно соскальзывать в темноту, наполненную тихим, как прибой, шёпотом:
— Прости меня, девочка…
Конец первой части
Комментарий к Глава 9. Конец Игры
1 - полтора фута - примерно 60 см.
2 - название знака незнакомца - Змея - женского рода, но он мужчина, поэтому для удобства чтения “Змея” заменено на “Змей”.
========== Часть II. Глава 1. Возвращение ==========
Размеренное, громкое пиканье неприятно царапало слух, отдаваясь в районе темечка болезненной пульсацией, словно издаваемый непонятно чем звук был материальным и бил в одно место подобно каплям ледяной воды из всем известной японской пытки. Хотелось кричать, стонать, шептать — любым способом подать знак и умолить прекратить выворачивающее мозги издевательство. Тщетно. Губы не слушались; в горле было сухо, будто туда натолкали ваты; язык бесполезным куском мяса лежал во рту, затрудняя дыхание.
Зато неожиданно пришли в движение веки: дрогнули, приподымаясь, почти тут же закрывшись обратно — по сетчатке резанул яркий белёсый свет, усилив головную боль в разы. Вторая попытка оказалась более удачной: ещё мутный взгляд медленно заскользил по окрашенной в неприглядно серый цвет стене, выше, к потолку, перепрыгнул на странную конструкцию с многочисленными экранчиками, изрисованными разноцветными, постоянно меняющимися линиями, и замер, прикипев к прозрачному пузырю, висевшему почти над головой.
Люси не понимала, где находится. Сознание периодически уплывало, путалось; органы чувств лишь воспринимали информацию, не анализируя её, отчего реальность представлялась ещё более пугающей, как в самом страшном кошмаре, когда пытаешься убежать от опасности, но тело отказывается подчиняться, тем самым низвергая бьющееся в агонии сердце в пучину реального ужаса. Поэтому, когда в обзор неожиданно попало чьё-то лицо, наполовину скрытое маской, Люси, в отчаянной попытке избежать контакта с показавшейся мерзкой тварью, выгнулась, оперевшись лопатками и пятками о своё жёсткое ложе, захрипела, беспомощно цепляясь скрюченными пальцами за воздух. В плечо впилась игла, и через мгновение свет померк, утянув за собой, как в воронку, запахи, звуки и ощущения.
Очередное пробуждение показалось даже отчасти
— Мама?
Лейла нежно улыбнулась, заботливо поправляя край одеяла:
— Да, милая.
— Мамочка…
Горло сдавило, словно кто-то душил её равнодушно-жёсткими пальцами; пришлось глотать воздух короткими частыми порциями, захлёбываясь то ли слезами, то ли странной, дёргающей сердце тоской. Руки потянулись к матери — прикоснуться, обнять, удостовериться, что сидящий рядом человек не мираж, но тепло чужих ладоней напугало ещё сильнее — теперь отпустить их и вовсе не представлялось возможным. Лейла, кажется, и сама потрясённая не меньше, безостановочно гладила дочь по голове и плечам, растерянно шепча:
— Ну, что ты, что ты, милая? Всё хорошо, успокойся, я с тобой.
Истерика постепенно сошла на нет. Люси откинулась на подушку, так и не отпустив материнскую руку. Силы почти оставили её; от слабости всё внутри заходилось мелкой противной дрожью, иногда, как прибойной волной, смываемой накатывающей дурнотой. Глаза слипались, но она упорно боролась с сонливостью, боясь, что, проснувшись, обнаружит себя в полном одиночестве.
— Тебе нужно отдохнуть, дорогая, — мать заметила её состояние и попыталась мягко уговорить прислушаться к потребностям организма. — Врач сказал, ты должна много спать и не нервничать.
— Врач? — уцепилось за влезшее в речь Лейлы неприятное слово сознание. — Какой врач? Что со мной?
— Тише, тише, всё потом. Может, позвать медсестру? Она сделает укол, и ты уснёшь.
— Нет! Нет… — страх снова закопошился в грудной клетке, заставляя сильнее сжимать тонкие пальцы матери. — Никого не надо. Только не уходи.
И снова сон-беспамятство, вязкий, мутный, в котором она захлёбывалась, будто в затхлой, вяло текучей воде. Зато на том берегу её встретили уже оба родителя. Люси с замиранием сердца вглядывалась в осунувшееся лицо отца, с болью отмечая серебристые пряди в густых, несмотря на возраст, волосах, устало поджатые сухие губы, едва заметную небрежность в одежде — то, что известный адвокат Джудо Хартфилий никогда бы себе не позволил. «Это из-за меня? — билась в голове полная отчаяния мысль. — Это ведь я виновата?».
— Папа?.. — то ли желая таким образом расспросить его о произошедших переменах, то ли попросить за них прощения, позвала она отца. Тот мгновенно придвинулся ближе, слегка похлопал по плечу:
— Всё хорошо, дорогая, — его голос, глухой, надтреснутый, словно потёртая от времени магнитофонная запись, показался чужим и отстранённым. — Как ты себя чувствуешь?
— Хорошо, — поспешила успокоить родителей Люси и почти не солгала — от прошлой слабости не осталось и следа, на смену ей пришла другая, вполне обычная, как после непродолжительной болезни, а потому совершенно не страшная. — Только пить хочется.