Лабиринты чувств
Шрифт:
— В самый раз, — решил Вася.
Квентин принялся его старательно разжевывать… и брови его удивленно поползли вверх.
— Вкусно? — хохотал Петя и крепко трескал его ладонью по коленке. — То — то! Вы там в Америке такого и не пробовали!
…К Железнодорожному они уже вовсю общались на дикой смеси русского с матерным, дополняя непонятное выразительными жестами.
Третья чекушка удивительно облегчила взаимопонимание. А «Жигулевское» прекрасно утоляло жажду, скрашивая вагонную духоту.
И лучок пришелся кстати… Вася разрезал его перочинным ножиком, положил на четверть головки кусочек воблы и со смаком отправил в рот. Квентин последовал его примеру.
— Русский бутерброд! — закатывались мужички, глядя, как у Квентина наворачиваются на глаза слезы. — Что, шланги горят? Ты пивом, пивом лакируй…
— Лакируй?
— Ну, смазывай… По горлу, как маслом, усек?
— А… Да, да…
Квентин раскраснелся, глаза заблестели. Он ослабил туго затянутый галстук, а потом и вовсе расстегнул верхнюю пуговицу.
Кабанчик у его ног зашевелился и пронзительно заверещал. Тетка пнула его пяткой.
— Вот зараза!
Кабанчик завизжал еще громче. А тетка махнула рукой:
— Да ну тебя! Надоест — сам заткнешься.
Сверху, на багажной полке, сразу загомонили цыплята в закрытой корзине, чьи-то саженцы впились в шею тонкими прутиками…
В вагоне уже явственно пахло потом, колбасой, перегаром…
В тамбуре набились курильщики, надымили — не продохнуть. На каждой станции дверь из вагона открывалась, выпускала сизые клубы дыма и впускала тоненькую струйку свежего воздуха.
Колеса стучали, за мутным окном проплывали заводские трубы и редкие рощицы, покосившиеся деревянные домишки и пустые серые поля…
Квентин покачивался на жесткой скамье, приваливался боком к Юлькиному плечу и глуповато улыбался.
…До Электроуглей они уговорили еще одну бутылку и научили Квентина сложному матерному анекдоту, который пришлось повторить раз десять, пока он понял. А поняв, хохотал, как ребенок.
— Ну, бывай, Веня! — Петя крепко хлопнул его по плечу. — Привет Петушкам.
Квентин проводил своих попутчиков полным сожаления взглядом, но их место тут же заняли два грузных солидных дядечки. Они вынули из пузатою портфеля вареную колбасу, батон хлеба… и пиво.
— Залакируем? — предложил Квентин, а взгляд его поневоле притягивался к аппетитно пахнущей колбасе. Юлькину-то «бородяшку» давно «снюхали».
Разве кто отказывался в пути поддержать хорошую компанию?
Залакировали. И Квентин с жадностью впился зубами в кусок «докторской».
Дядечки вышли через полчаса, но за это время кончились еще две чекушки.
…Верещащего борова наконец-то выволокли из вагона. Он упирался в своем мешке, поэтому тянули сообща. Тетка тащила, Квентин толкал… Но теперь в тамбур завели козу. И на огласила весь вагон жалобным протяжным блеяньем.
Вместо дядечек пару станций проехали три неопределенного возраста женщины в платочках. От водки они отказались зато угостили Квентина с Юлькой семечками.
Юлька давилась от беззвучного смеха. Квентин никак не мог разгрызть семечку. Одну сжевал прямо с шелухой, вторую принялся чистить пальцами.
Узнав, что он из Америки, сердобольные женщины принялись учить его «лузгать». Но только он освоил эту сложную процедуру и начал залихватски сплевывать шелуху через губу, как вместо них уселся хмурый громила с татуировками на руках и буркнул:
— Не плюйся, козел.
— Коза там… — Квентин с улыбкой ткнул пальцем в тамбур.
— А я говорю: ты козел.
— Не-ет… — протянул Квентин и сунул ему ладонь. — Я Веня.
Громила оценивающе окинул взглядом широкую, массивную фигуру Квентина.
— Что, думаешь, здоровый?
— Ага, — чистосердечно подтвердил тот.
— Пойдем выйдем.
Квентин с готовностью поднялся.
Юлька прекрасно понимала, чем кончится этот «выход», но не стала его останавливать. Во-первых, она совершенно не волновалась за то, что его могут избить. Силищи-то немерено… еще неизвестно, кто кого. А во вторых, с какой стати вмешиваться в мужские разборки? Пусть на себе почувствует все перипетии сложной жизни российского мужика…
Резкий глухой удар раздался из тамбура. Потом удивленный возглас Квентина и еще удар… На мгновение стало тихо. Потом кто-то завозился, словно тащили куль с мукой. И оба, пошатываясь, в обнимку появились в проходе.
У Квентина на рубашку капала из носа кровь. У громилы была рассечена бровь.
Юлька быстро достала новую бутылку. Смочила водкой платок и подала громиле. Он прижал его к брови. А Квентину она запрокинула голову и зажала пальцами нос.
Два стакана водки примирили их окончательно. Оба поглядывали друг на друга с уважением. На закуску остался только пакетик майонеза, который мужчины поделили по-братски.
И оставшийся час обсуждали мастерство Брюса Ли, а под последнюю бутылку громила вдалбливал Квентину, насколько лучше всех этих заморских заморышей наш Тадеуш Касьянов.
В Петушках Юлька еле выволокла Квентина из пустого вагона.
Ноги у него заплетались, глаза смотрели в разные стороны, к губе прилипла подсолнуховая шелуха, рубаха выбилась из брюк, да к тому же была заляпана кровью, нос распух и покраснел. Но он был бодр, весел, возбужден и требовал немедленно показать ему знаменитые Петушки.
Юлька посадила его на шаткую скамейку на платформе и ткнула рукой в облупленную будочку вокзала.
— Вот.
— Это Петушки? — изумился Квентин. — А зачем мы сюда ехали?